ПРАВА

Начиная с 17 века проблемы, связанные с правами, постоянно привлекали внимание философов политики и права. Для средневековых философов проблемы политической этики были проблемами не прав, а скорее обязанностей человека перед хозяином, королем, церковью или Богом, проистекающих из его роли и функции в мироустройстве. Конечно, средневековые юристы могли оспаривать расширение притязаний власти, апеллируя к древним и вошедшим в обычай привилегиям или «свободам», относящимся к статусу или таким сообществам, как города и гильдии. В 17 и 18 столетиях, однако, эти соображения были вытеснены такими понятиями, как «право англичанина по рождению» или еще более личностными и универсальными «естественными правами». После этого обычно считалось, что задачей государства и позитивного закона была защита этих прав, которые фиксировались в таких документах как Американский Билль о правах или Французская Декларация прав человека, которые должны соблюдать правительства.

Мысль о том, что человек может иметь некоторое право, которое, будучи естественным, неотъемлемым и неоспоримым, было бы в некотором смысле неприкосновенным, и законность которого превосходила бы границы обычного позитивного права, привела философов к размышлениям о том, что представляет собой право. К какому рода утверждений относится утверждение о том, что Х имеет право на R, и с помощью каких критериев должна определяться истинность этого утверждения?

Многие философы и юристы относились к вопросам о природе и критериях прав как к вопросам о том, какие факты имеются в виду, когда говорится «Х имеет право на R». Спиноза, например, пытался дать непротиворечивое объяснение всех случаев, где речь шла о правах, в терминах власти. Так, естественное право человека заключается во власти, которую он имел над другим, право суверена – власть, которой он пользовался благодаря объединенной власти других индивидов, которые были готовы его поддерживать, а юридические права индивида – это те возможности, которыми он обладал в силу того, что суверен способствовал осуществлению закона Так, Т.Х. Грин определял право индивида как «возможность действовать во имя того, ...что он считает собственным благом, которая гарантируется индивиду сообществом».

Право, однако, не является властью/возможностью (power) и не обязательно ее подразумевает (исключение, возможно, составляет правоспособность – например возможность составить завещание). Дело в тем, что у человека могут быть права, которые он не в состоянии реализовать в случае продажности судов, или если он не решается задеть своих сильных противников. По-видимому, можно было бы сказать, что его права – это гипотетические возможности, то есть то, чего он бы мог добиться, если бы имел возможность и решил обратиться к суду, и если бы суд действовал в соответствии с законом. Но это было бы равносильно утверждению о том, что его права – это те возможности, которыми он бы пользовался, если бы у него были эти права. Права, другими словами, могут объяснить, почему у людей есть имеющиеся у них возможности, но они не идентичны этим возможностям.

Правовые реалисты, такие как Джером Франк, К.Н, Левелин или У. Кук, считали, что утверждение о правах являются на самом деле предсказаниями относительно того, какое решение примет суд, или на что разумно рассчитывать человеку в случае таких предсказаний. Однако, хотя это может и не представлять интереса для юриста-практика, вполне можно сказать, что у человека могут быть права, но отсутствовать надежда добиться успеха в суде. Например, на этом основании вполне можно было бы пожаловаться на несправедливость либо закона, либо его применения. Так же как и в случае с властью/возможностью, решение о том, что у человека есть право, означает, при нормальных условиях, наличие оснований для предсказания и ожидания, но эти предсказания не идентичны ни власти, ни праву, и не являются для них достаточными основаниями.

Часто говорят (например П Виноградов), что право – это притязание, подкрепленное законом. Как и в случае с властью/возможностью, существует двусмысленность в отношении позитивного и нормативного смысла понятия «притязание». Если бы под притязанием понимается действительно высказанное требование, то можно было бы возразить, что люди обладают правами на вещи, на которые они не притязают и что можно говорить о правах младенце, которые не в состоянии чего-либо требовать. С другой стороны, «иметь притязание» в отличие от «высказать притязание» означает, что если бы это требование было высказано, то оно было бы оправданно или, по крайней мере, защитимо.

Но как и в случае с «правом/возможностью», это понятие находилось бы не в языке описания а в языке норм. Виноградов, возможно и прав, когда говорит, что люди получили юридические права, только после того, как потребовали их, однако было бы ошибочно смешивать исторический факт и объяснение значения «прав».

Примерно такое же смешение лежит в основе той точки зрения, что право - это интерес, защищенный законом. Эта точка зрения неудовлетворительна независимо от того, понимается ли под интересом то, чего желает человек, или то, что ему выгодно. Человек может обладать правом и на то, чего он не желает. Мое право на получение долга, например, не зависит от того, хочу ли я его получить. Однако у меня могут быть и пpaвa, которые не идут мне на пользу. Логически можно допустить право беспрепятственно напиться до смерти. Хотя, вообще говоря, наши права действительно защищают наши интересы, сами они не защищенными интересами не являются.

Бентам и Остин определяли права в терминах обязанностей. Каждое право, говорил Остин, основывается на соответствующей обязанности, лежащей на какой-либо стороне или сторонах, отличных от стороны или сторон, которые обладают правом.. Для Бентама и Остина обязанность существует только тогда, когда за ее нарушение закон предусматривает санкции и осуществляет их. В своем «Фрагменте о правительстве» – 1776 г. Бентам писал: «Без понятия наказание… мы не можем иметь понятия как о праве, так и об обязанности». Здесь два момента: 1) что же действительно зависит от последующих санкций: значение обязанностей или всего лишь их эффективность, а, может быть, ни то, ни другое; и 2) действительно ли у каждого права имеется соответствующая обязанность, так что право Х всегда можно сформулировать как обязанность У, сохранив при этом то же значение. Что касается первого вопроса, то понятие обязанности без санкции само по себе непротиворечиво… В самом деле, английское административное право часто предусматривало обязанности власти, запрещая при этом судебный пересмотр и не предусматривая никаких альтернативных мер или санкций. Вне сферы закона можно, конечно, говорить о моральных обязанностях безо всяких санкций. То, что человек обязан (ought) делать, конечно отличается от того, что он должен делать для того, чтобы избежать наказания (must).

Соотношение прав и обязанностей поднимает более сложные вопросы. Если предоставление права не означает предоставления возможности, поддержанной обществом, и не является описанием каких-либо действительных или гипотетических фактов относительно человеческого поведения, то нельзя ли сказать, что это, возможно, представляет собой способ установления некоторой системы правил и, следовательно, способом предписания поведения? Тем не менее, право не подразумевает того, что человек обязан или должен делать, но то, что он может сделать, если того пожелает. Примирить это с исключительно предписывающим подходом к праву можно лишь сопоставив каждое право с соответствующей обязанностью. Таким образом, «у Х есть право получить 10 фунтов от У» является точным эквивалентом «у У есть обязанность заплатить (т.е. он заплатит) 10 фунтов X, если Х того пожелает».

Со времен Остина, понятие права неоднократно подвергалось тонкому анализу. Анализ В. Хофелда, возможно наиболее известный, определил направление для дальнейшей работы (например Альберта Кокурека) и вызвал большое количество интересной критической литературы. Хофелд выделил четыре различных понятия права, сопоставив каждое с соответствующим «правовым коррелятом». Он отдельно выделяет значение слова «право», когда мы говорим «у Х есть право, притязание или, как выражаются некоторые, правовое требование на получение 10 фунтов от У». Коррелят этого – обязанность (или можно сказать, обязательство У перед Х совершить какое-то определенное действие, которое пожелает X.) Второе значение права по Хофелду – «привилегия» или «свобода» как противоположность обязанности, коррелятом которого является «не-право». «У Х есть свобода совершить L» включает и то, что у него отсутствует обязанность делать или не делать L и то, что у У нет права /нет оснований заявления/ требовать, чтобы это действие совершил или не совершил Х. Этому, однако, не противоречит то, что у У нет обязанности воздерживаться от действий, направленных на совершение Х-ом L. Это именно тот случай, когда двое законным образом конкурируют между собой. Так что не-право отличается от обязанности не вмешиваться и, соответственно, у Х может быть и свобода совершить L, и право /притязание на то, что у У (и другие) не должны этому препятствовать, Третий случай по Хофелду – это «власть», т.е. законная возможность изменить юридические отношения другого человека (например власть составить завещание, передать собственность путем продажи или назначить агента. Коррелят власти – уязвимость (liability), называемая некоторыми авторами «подверженность», а Р. Паундом «риском». Она заключается в том, что, что чьи-то юридические отношения могут быть изменены к лучшему или худшему по настоянию другого человека. В соответствии с четвертым пониманием права, у X есть иммунитет, то есть «неуязвимость» – в том случае, если У «лишен возможности (не обладает властью) изменить что-либо в юридических отношениях X.

В этом объяснении отношения, которые Хофелд называет коррелятивными,  являются, на самом деле, идентичными: право (притязание) является обязанностью, если взглянуть на него со стороны другого термина этого же отношения.

Однако это не означает, что каждой обязанности обязательно соответствует какое-либо право. Отношение право-обязанность характеризуется тем, что У обязан действовать только потому, что этого требует X. Но существуют такие обязанности, например обязанности, связанные со щедростью, благотворительностью, где ни у кого нет соответствующего права требовать выполнения этих обязанностей.

Но можно провести в общем-то немаловажное различие между отношениями первого порядка (т.е. притязания-обязанности и привилегии-не-права) и отношениями второго порядка (т.е. власть-уязвимость и иммунитет–невозможность). В то время как отношения первого порядка можно выразить в терминах предписаний или их отсутствия (разрешений), отношения второго порядка определяют условия, при которых действия будут иметь юридическое значение, и при которых могут быть созданы новые правила для юридических отношений или проведены изменения в этих отношениях. Если вообще к власти и иммунитету можно относится как к правам (а и власть/возможность предложить что-либо на продажу, и иммунитет парламентариев в отношении привлечения к ответственности по обвинению в клевете, обычно считаются правами), тогда некоторые права ни являются ни коррелятами санкционированным обязанностям, ни говорят об отсутствии таких обязанностей. Более того, такие права требуют концепции права, которое было бы не только предписывающим и разрешительным, но и регулятивным, в том смысле, что закон излагал бы условия на которых люди могут вступать в новые, связывающие их отношения (посредством заключения контракта, вступления в брак, и т. д.).

Хофелд полагал, что хотя многие юридические отношения можно удовлетворительным образом проанализировать только в виде сложных связок отношений различных типов, его схема, тем не менее уже содержит все основные типы. В действительности, однако, существуют и такие типы, которые не очень хорошо в нее вписываются. Каково рода обязанность, уязвимость, не-право или невозможность будет соответствовать, например, праву на голосование? Хотя может быть и можно разбить это право на несколько составляющих его базовых отношений, этого нельзя сделать, не утратив при этом цели права, какой является участие в выборе представителей.

Так как Хофелд настаивал на различении между естественными и правовыми отношениями, иногда он писал таким образом, как будто рядом с миром естественных отношений располагался мир правовых отношений. Шведские реалисты А. Хегерстрем и К. Оливекрона, отрицая существование такого метафизического мира, заявляли о том, что права и обязанности существуют лишь в воображении или являются вымышленными возможностями или связями, существующими только в голове человека. Это, однако, приводит к не меньшим заблуждениям, чем теория Хофелда. Дело не в том, что права – вещи иллюзорные, а в том, что это вообще не вещи, или скорее в том, что их объяснения, построенные по модели объяснений таких вещей как стулья или даже отношений типа близости или длины, являются ошибочными.

Харт соответственно утверждал, что ошибочно было бы спрашивать о дефиниции права (и подобных слов, таких как «обязанность» и «юридическое лица»), так как «юридические слова можно проиллюстрировать, лишь анализируя условия, при которых утверждения, в которых они употребляются в своем основном значении, истинны. («Определение и теория в юриспруденции», с. 60). Значение выражения «юридическое право» можно прояснить, лишь о помощью анализа условий истинности утверждения типа: "у Х есть юридическое право подучить 10 фунтов от У». Эти условия таковы: 1) существует правовая система; 2) в соответствии о правилами этой системы некоторое лицо, с учетом реально происшедших событий, обязано выполнить или воздержаться от каких-либо действий, если такое решение примет Х или его представитель. При этих условиях утверждение «у Х есть право» используется для вывода юридического заключения применительно к определенному случаю, подпадающему под эти правила. Это, конечно, относится лишь к праву, которое можно соотнести с понятием «обязанность». Но, как утверждает Харт, сходную иллюстрацию можно предложить и для свобод, власти и иммунитета.

Подход Харта, однако, имеет определенные ограничения. Он не охватывает, например, утверждения, содержащегося второй поправке к конституции США «право народа иметь и носить оружие не подвергается ограничениям», или утверждения в шестой поправке «во всех случаях уголовного преследования обвиняемый имеет право на быстрый и публичный суд». В обоих случаях слово «право» используется не для юридического вывода, а для утверждения юридического правила.

Общее утверждение о правах отличается от соответствующего юридического вывода в том, что общее утверждение не может быть прояснено в терминах обязанности, но в лучшем случае лишь в терминах обязательств одного класса людей перед другим, защитимых в некоторых конкретных случаях о помощью любого количества аргументов или оправданий. Общее правило является, таким образом, основанием для притязания, а не лицензией на вывод о том, что должно быть сделано. Однако А.И. Мелден справедливо возражал против термина «prima facie право», впервые использованного Россом, так как использование этого термина ошибочно ставит под сомнение подлинность таких прав. Право все равно остается подлинной основой для притязаний, даже если его в определенных случаях и обоснованно нарушают.

Единственное объяснение, которое может дать моральным правам позитивист – объяснение в терминах обычаев и условностей. Поэтому Бентам и Остин рассматривали моральные права в качестве коррелятов обязанностей, санкции за нарушение которых предусматривались скорее общественным мнением (или возможно Богом),чем законом. Гегельянцы, такие как Т. Грин и Б. Бозанкет подошли к этому вопросу с другой стороны. По их утверждению, мораль – это развивающаяся Идея, проявляющаяся в общественном опыте и институтах. Морально не просто то, что санкционировано общественным мнением. Дело в том, что убеждения общества являются наиболее высокой ступенью в развитии рациональной морали. Индивиды не создают собственных моральных убеждений, скорее их моральное сознание сформировано моралью общества. Грин признавал, что у индивида может быть право, которое не получило общего признания, но лишь в том случае, если оно является необходимым условием для достижения некоторой цели, которая всеми признается достойной, и которой сообщество уже было, в некотором роде, привержено.

Однако реформаторы очень часто заявляют, что у некоторых гpyпп аутсайдеров (underprivileged) есть пока еще непризнанные моральные права. Понятно, что такое заявление не будет иметь политического значения, если не обосновывать его в терминах распространенных целей или принципов. Но, тем не менее, вполне можно сказать, что у рабов Древнего Рима было моральное право на свободу, хотя и очень немногие римляне поняли бы такое заявление или признали моральные цели, которые его вызвали. Если признать точку зрения, согласно которой моральным является такое право, суждение или решение, которое может быть обосновано с помощью каких-либо рациональных аргументов, то в этом случае явно неуместными будут попытки прояснить «моральные права» в терминах мнения.

Приписать какому-либо лицу юридическое право – значит (если прав Харт) сделать юридическое заключение, но приписать моральное право – не значит вынести заключение о том, что должно быть сделано, но лишь сделать соответствующее заявление. Таким образом, у А может быть право на благодарность и особое отношение со стороны B, которому он часто помогал в прошлом, но обязательства B перед A вовсе не означают, что он всякий раз должен предпочитать интересы A всем остальным. Право A, таким образом, не является решающим основанием для притязания. Действительно, в определенных случаях можно сказать, что хотя у А есть право, ему не следует на нем настаивать, и хотя у В есть обязательство перед А, он не должен позволять этому обязательству оказывать на него влияние. Право, короче говоря, является чем-то таким, с чем следует считаться, но не является заключением о моральной обязанности.

В политической философии существует, однако, длительная традиция придерживаться той точки зрения, согласно которой существуют некоторые права – естественные права, которым все люди обладают в равной степени, и которые являются в некотором смысле неотъемлемыми и неотчуждаемыми. Согласно Локку, естественные права включают права на жизнь, свободу и собственность. Его анализ этих прав неглубок. Целью было использование этих понятий в качестве оснований для критики действий государства, которые, по его мнению, эти права нарушали. Однако для Локка, как и для Гоббса, естественное право на свободу означало, по крайней мере, свободу делать то, что не запрещалось нормами или моральными соображениями.

Можно утверждать, что такое право является скорее формальным процедурным принципом в рациональной и моральной аргументации, чем правом на какое-либо определенное действие. Оно переносит бремя на оправдание вмешательства, а не на показ того, почему человека нужно оставить в покое. И это, на самом деле, частично то, что имеют в виду, когда говорят, что некто – человек нравственный. Так как если лишить человека этого права, другие смогут использовать его по своему желанию, так же, как и животных и орудия, не обосновывая, по какому праву они это делают.

Это значило бы согласиться о Аристотелем в том, что некоторые люди - рабы по природе. Признать индивида человеком, обладающим моралью, значит признать, что у него есть интересы, а не просто функции, и, таким образом, согласиться хотя бы с этим минимальным правом.

Право на свободу, изложенное в такой очень общей форме, совершенно не показывает, каковы могут быть причины для вмешательства. Харт защищает, хотя и осторожно, более содержательное право. Он говорит, что «иметь моральное право означает и иметь моральное оправдание для ограничения свободы другого человека, и для определения того, как тот должен поступать. («Существуют ли естественные права?») Естественное право на свободу включает, во первых, свободу делать что-либо, что не принуждает, ограничивает или наносит вред другому человеку (так как без этого ограничения право не могло бы быть равным для всех). Но оно также включает и право всех других на отказ от принуждения по отношению к ним, за исключением случаев предотвращения принуждения, ограничения или нанесения вреда другим. Как объясняет Харт, о правах заявляют главным образом в двух типах ситуаций: когда у заявителя имеется какое-то специальное основание для собственного вмешательства, или когда он противостоит вмешательству кого-либо другого. Права первого типа возникают вследствие особых действий или отношений – например, в результате обещаний или специального разрешения, или в результате отношений людей, участвующих в общем предприятии, когда у каждого есть право на честность по отношению к другим, заключающееся в том, что в той же степени, в которой они извлекают выгоду из его следования правилам, они сами будут следовать этим правилам. По мнению Харта, последнее отношение является моральным основанием политического обязательства и элементом истины в теориях общественного договора.

Общие права, по мнению Харта, такие как право говорить то, что думаешь, или молиться тому божеству, которому пожелаешь, на самом деле являются лишь особыми случаями нашего равного права на свободу. Таким образом, утверждать некоторое общее право – означает заявлять по отношению к определенному виду деятельности о равном праве человека на свободу, при отсутствии условий, создающих чье-либо особое право ограничивать его свободу в этом отношении. Более того, Харт утверждает, что равное право на свободу косвенно привлекается каждый раз, когда мы заявляем о некотором специальном праве. Дело в том, что мои обещания и разрешения дают право другим осуществлять по отношению ко мне вмешательство – не потому, что цель вмешательства обязательно хороша, а потому что я сделал выбор, согласно которому они могут так поступать. Ограничение моей свободы предполагает мою свободу. (Можно добавить, что это является центральным компонентом традиционных договорных теорий политических обязательств, так как если все люди по природе равны и свободны, единственным основанием, по которому один человек может иметь власть над другим, является согласие). Взаимные ограничения в общем предприятии также предполагают равное право на свободу, так как лишь таким образом может быть достигнуто честное и равное распределение ограничений и, следовательно, свобод, между участниками.

Существует, однако, еще один класс особых прав, о которых Харт упоминает, но не согласовывает их с равным правом на свободу, а именно – права, возникающие из особых, но, по всей видимости, недоговорных отношений. Локк использовал тот же пример такого права, что и Харт -права родителей на послушание своих детей. Он считал, что условием права на свободу является рациональность и считал, что при достижения детьми разумного возраста, это право родителей становится договорным. Труднее, возможно, с общим правом на свободу согласовать случай, предложенный Мелденом – право родителей на особое благоприятное расположение ребенка, которое как представляется, не является ни договорным, ни исчезает, когда ребенок становится взрослым.

И Мелден, и Харт считают, что формулировки моральных прав и суждения о том, что следует делать, принадлежат к разным видам морального дискурса. Для Харта утверждение о том, что у каждого есть равное и естественное право на свободу не равнозначно утверждению о том, что никогда не следует ограничивать свободы другого без его разрешения или согласия. Дело скорее в том, что в таких случаях, когда у человека есть такая обязанность (ограничить свободу другого), он действует не по праву и лицо, свобода которого ограничивается, соответственно не обязан ему подчиняться; у него не больше и не меньше оснований подчиниться и любому другому лицу. Так что хотя человек, удерживающий другого от жестокости по отношению к животным, и мог бы утверждать, что у него на это есть право лишь в том случае если бы этот другой заранее согласился на ограничение свободы именно с его стороны, однако общая обязанность предотвращать излишнюю жестокость может перевесить то обязательство, по которому он не должен мешать свободе этого человека. Вмешательство может быть оправдано содержательным образом, в то время как иметь право на что-либо, значит иметь оправдание другого рода, независимое от морального качества поступка.

Если мы примем это объяснение, то можем также принять точку зрения, согласно которой некоторые естественные права являются неотделимыми и неотчуждаемыми Локк считал, что естественное право человека заключается в том, чтобы на его собственность никто не посягал без его согласия, однако, в то же время он полагал, что в чрезвычайной ситуации дом человека может быть уничтожен без его согласия для того, чтобы предотвратить распространение пожара. С точки зрения Харта и Мелдена, это не будет противоречием, так как право останется ненарушенным, но оно, как моральное соображение, уступит более насущной обязанности. Таким образом, право становится моральным соображением особого рода, к которому апеллируют для того, чтобы оправдать ограничение свободы другого или для выражения протеста против вмешательства по отношению к себе; оно качественно отличается от утилитаристских соображений или правил, запрещающих ложь или жестокость, которые относятся к моральной ценности самого действия или ее последствий.

Права человека.

Объяснение Хартом естественных прав включает права, традиционно ассоциирующиеся с либеральным индивидуализмом. Однако современное понимание прав включает не только право на свободу от вмешательства различного типа, но и позитивные блага (образование, достойный уровень жизни, медицинское обслуживание). Права такого рода отличаются тем, что они хотя они являются очевидным выражением притязаний, соответствующая обязанность, как представляется, не лежит ни на индивидах в целом (как и в случае со свободами), так и ни на ком из них в отдельности. Так, утверждение в о Всеобщей Декларации Прав Человека ООН 1948 года, о том, что «каждый, будучи членом общества, имеет право на социальную безопасность» (статья 22) и «уровень жизни, необходимый для поддержания здоровья и благосостояния индивида и его семьи, включая пищу, одежду и жилье» (статья 25), не означает утверждения, что на государстве лежит обязанность предоставить эти вещи; многие из тех, кто принимают эту Декларацию, будут отрицать, что государство вообще должно заниматься оказанием таких услуг. Скорее, утверждения такого рода представляют собой, как отмечается в Преамбуле, «общий стандарт достижений для всех народов»; то есть это каноны, с помощью которых можно подвергать критике социальные, политические и экономические институты. Короче говоря, права человека, являются заявлением о базовых потребностях или интересах. Они являются политически значимыми в качестве оснований для протеста и обоснования реформ. Они отличаются от апелляций к доброй воле и милосердию тем, что обращаются к таким идеалам как справедливость и равенство. Человек, имеющий право, не имеет причины быть благодарным своему благотворителю; у него будут основания для недовольства в том случаях, если ему в нем откажут. Это понятие предполагает стандарт, несоблюдение которого в отношении человеческих существ является нетерпимым, не только так же, как нетерпима жестокость по отношению к животным, но и потому, что лишения людей являются оскорблением по отношению к некоторого идеального понимания того, какой должна быть человеческая жизнь, понятия о человеческом совершенстве. Очевидно несправедливо, когда одни люди наслаждаются роскошью, когда другие нуждаются в самом необходимом, и называть одни интересы роскошью, а другие необходимостью, значит неявно размещать их в определенном порядке на шкале притязаний. В таком случае нарушение этого порядка нуждается в обосновании. Таким образом, права человека являются следствием столь же современного понятия «социальная справедливость».

The Encyclopedia of Philosophy. ed. P. Edwards. N.Y. L., Macmillan Company, 1967. Vol. 7. P. 195-199.