У. КИМЛИКА

ЛИБЕРАЛЬНОЕ РАВЕНСТВО

1. ПРОЕКТ РОЛЗА (а) Интуитивизм и утилитаризм

Как я отмечал в предыдущей главе, прежде, чем мы сможем вычислить полезность, нам нужно сформулировать теорию, определяющую справедливые доли при распределении, поскольку мы можем на законных основаниях требовать от людей жертв ради пользы других только в определенных пределах. Если к людям следует относиться как к равным, то необходимо защищать их определенные права и свободы. Но какие права и свободы?

Политическая философия, написанная за последние двадцать лет, большей частью была посвящена этому вопросу. Как мы видели, некоторые авторы до сих пор отстаивают утилитаризм. Но в целом произошел заметный отход от "некогда широко распространенной веры в то, что некая форма утилитаризма, если, конечно, мы способны установить эту правильную форму, схватывает существо политической морали". Большинство современных политических философов надеются найти систему, альтернативную утилитаризму. Джон Ролз одним из первых предложил такую альтернативную систему в своей книге 1971 года "Теория справедливости". Многие и раньше писали о том, что утилитаризм противоречит некоторым нашим интуитивным представлениям. Ролз в начале своей книги с сожалением отмечает тот факт, что политическая теория оказалась зажата между двумя крайностями: утилитаризмом, с одной стороны, и непоследовательной смесью разных идей и принципов, с другой. Ролз называет эту вторую альтернативу "интуитивизмом". Этот подход представляет собой серию анекдотов, основанных на конкретных интуициях по конкретным вопросам.

Интуитивизм неудовлетворителен как альтернатива утилитаризму, ибо хотя в конкретных вопросах нам действительно свойственны антиутилитаристские интуиции, все же мы хотели бы в качестве альтернативы иметь теорию, которая раскрывала бы смысл этих интуиций, объясняла бы, почему такие-то конкретные случаи вызывают наше неодобрение. "Интуитивизм" же никогда не идет дальше исходных интуиции, не пытается выявить между ними связи, сформулировать лежащие в их основе принципы и выстроить их в систему.

По определению Ролза интуитивистские теории обладают двумя чертами. "Во-первых, они состоят из множества первых принципов, которые могут противоречить друг другу и в конкретных случаях давать противоположные предписания; а, во-вторых, они не содержат ни четко сформулированного метода, ни правил установления приоритета для сопоставления этих принципов друг с другом: мы должны 'уравновешивать' эти принципы просто по интуиции, исходя из того, что нам представляется наиболее правильным. Если же такие правила установления приоритета формулируются, то они оказываются очень тривиальными и не приносят существенной помощи при выработке решений".

Существует много разновидностей интуитивизма, различающихся по степени общности их принципов. "Интуитивизм здравого смысла выражается в виде совокупностей довольно конкретных предписаний, каждое из которых применяется для решения одной конкретной проблемы справедливости. Одна совокупность предписаний применяется для решения вопроса о справедливой заработной плате, другая — вопроса о налогообложении, третья — вопроса о наказании и т. д. Для выработки, скажем, понятия справедливой заработной платы мы должны каким-то образом уравновесить разные конкурирующие критерии, например, необходимое мастерство, профессиональную подготовку, требуемые усилия, ответственность, риск, связанный с работой, равно как должны учесть и потребности. По-видимому, никто не стал бы принимать решения, руководствуясь только одним из этих предписаний, а попытался бы достигнуть некоторого компромисса между ними".

Но эти принципы могут иметь и значительно более общий характер. Так, иногда говорят о достижении интуитивного равновесия между требованиями равенства и свободы или требованиями свободы и эффективности, а эти принципы уже применимы ко всей области, охватываемой теорией справедливости. Интуитивистский подход, как на уровне конкретных предписаний, так и на уровне общих принципов, не только теоретически неудовлетворителен, но и довольно беспомощен в практических вопросах, поскольку он не дает никаких указаний в случаях, когда эти конкретные и несводимые друг к другу предписания приходят в противоречие друг с другом. Но именно тогда, когда эти предписания приходят в противоречие друг с другом, мы, как правило, и обращаемся к политической теории за помощью.

Следовательно, важно уметь определять приоритетность этих противоречивых предписаний. Именно поэтому Ролз ставит перед собой задачу разработать политическую теорию, которая упорядочивала бы наши различные интуиции. Он не строит предположений о том, что такая теория возможна, он исходит из того, что имеет смысл попытаться ее сформулировать. "Впрочем, нет ничего в корне неразумного в этой интуитивистской доктрине. В действительности она вполне может быть истинной. Вовсе не самоочевидно, что все наши суждения о социальной справедливости должны выводиться из общепризнанных этических принципов. Напротив, согласно интуитивисту, сложность моральных фактов накладывает ограничения на наше стремление полностью объяснить наши суждения о справедливости и с неизбежностью ведет к существованию множества конкурирующих принципов. Интуитивист убежден, что попытки выйти за рамки этих принципов или сведут все к тривиальности, как имеет место, когда говорят, что социальная справедливость — это дать каждому, что он заслуживает, или обернутся ложью и упрощением, как имеет место, когда говорят, что все можно решить с помощью принципа полезности. Следовательно, единственный способ оспорить интуитивизм — это выдвинуть этические критерии, позволяющие объяснить приписываемое нами значение различным принципам в наших взвешенных суждениях. Опровергнуть интуитивизм значит сформулировать определенные конструктивные критерии, которые он считает несуществующими".

Таким образом, историческая заслуга Ролза состоит в разрушении безысходного противопоставления интуитивизма и утилитаризма. Но его теория важна и по другой причине. Она занимает главенствующее положение в своей области не потому, что снискала общее признание, ибо немного людей согласны с ней полностью, а потому что все последующие теоретики определяют свою позицию, сопоставляя ее с точкой зрения Ролза. Они разъясняют свои теории, противопоставляя их теории Ролза. Мы не сможем понять последующие исследования по проблеме справедливости, если мы не уясним позицию Ролза.

(б) Принципы справедливости

В своем изложении я вначале коснусь предложенного Ролзом решения проблемы справедливости, а затем рассмотрю два аргумента, выдвинутые им в защиту своего решения. Его "общая концепция справедливости" содержит в себе одну центральную идею: "Все общественные первичные блага: свобода и возможность самореализации, доход и благосостояние, социальные предпосылки самоуважения людей — должны распределяться поровну, если только неравное распределение некоторых или всех этих благ не послужит выгоде тех, кто находится в наименее благоприятном положении". В своей "общей концепции" Ролз связывает идею справедливости с равной долей общественных благ, но он вносит и важное дополнение. Мы относимся к людям как к равным, если устраняем не все неравенства, а только те, которые причиняют кому-то ущерб. Если некоторые неравенства приносят всем пользу, способствуя развитию общественно полезных талантов и видов деятельности, то каждый сочтет эти неравенства приемлемыми для себя. Если кому-то предоставляется больше денег, чем мне, но это способствует моим интересам, то равная забота о моих интересах предполагает не запрещение, а разрешение такого неравенства. Неравенства допустимы, если они улучшают мою, равную с другими долю, но они недопустимы, если посягают на долю, которая полагается мне по справедливости, как это имеет место в утилитаризме. Именно эта простая идея и лежит в основе теории Ролза.

Однако эта общая концепция еще не является полной теорией справедливости, поскольку могут возникать проблемы при распределении различных благ в соответствии с этим принципом. Например, можно увеличить кому-то доход, лишив его одной из основных свобод. Это неравное распределение свобод может быть выгодным для наименее обеспеченных в одном отношении (с точки зрения дохода), но невыгодным в другом (с точки зрения свободы). А что если неравномерное распределение дохода, выгодное всем с точки зрения дохода, создает неравенство возможностей, имеющее неблагоприятные последствия для людей с небольшим доходом? Перевешивает ли этот рост дохода потерю свободы и возможностей? Общая концепция оставляет эти вопросы без ответа и не решает проблему, обусловившую беспомощность утилитаристских теорий.

Нам нужна система приоритетов для различных элементов теории. Решение Ролза состоит в том, чтобы разбить общую концепцию на три части и упорядочить их в соответствии с принципом "лексического приоритета".

"Первый принцип: каждый человек должен иметь равное право на максимально полную систему равных основных свобод, совместимых с аналогичной системой свобод для всех.

Второй принцип: социальные и экономические неравенства должны сглаживаться таким образом, чтобы:

(а) они служили наивысшей выгоде наименее преуспевающих,
(б) они были связаны с должностями и постами, открытыми для всех при условии честного соблюдения равенства возможностей.

Первое правило приоритета (приоритет свободы): принципы справедливости должны располагаться в лексическом порядке, и, следовательно, свободу можно ограничивать только ради свободы.

Второе правило приоритета (приоритет справедливости над эффективностью и благосостоянием): второй принцип справедливости лексически предшествует принципу эффективности и принципу максимизации общей суммы выгод; а честное соблюдение возможностей предшествует принципу дифференциации".

Эти принципы образуют "специальную концепцию" справедливости, и их цель — обеспечить нам то систематическое руководство, которого не может дать интуитивизм. Согласно этим принципам одни общественные блага более важны, чем другие, и поэтому ими нельзя жертвовать ради улучшений, связанных с этими вторыми благами. Равные свободы имеют приоритет перед равными возможностями, а те в свою очередь имеют приоритет перед равными ресурсами. Но в рамках каждой категории сохраняется принцип, выраженный в простой идее Ролза: неравенство только тогда допустимо, когда оно приносит пользу наименее преуспевающим. Таким образом, правила приоритета не затрагивают основного принципа справедливых допей, который продолжает выполняться в рамках каждой категории.

Эти два принципа составляют предложенное Ролзом решение проблемы справедливости. Однако мы еще не касались вопроса о том, как Ролз обосновывает это свое решение. В этой главе основное внимание я сосредоточу на аргументах Ролза в пользу второго принципа, который он называет "принципом дифференциации" и который регулирует распределение экономических ресурсов. Я отложу рассмотрение принципа свободы и вопроса о том, почему Ролз отдает ему приоритет, до следующих глав. Однако следует отметить, что Ролз не принимает тот общий принцип свободы, который гласит, что все, что правомерно называть свободой, имеет высший приоритет. Скорее особое внимание он уделяет защите так называемых "основных свобод", под которыми понимаются обычные гражданские и политические права, признаваемые в либеральных демократиях, а именно: право голосовать и баллотироваться на какую-нибудь должность в государстве, право на законный суд, свободу слова, передвижения и т. д. Эти права очень важны для либерализма; по существу, один из способов определить либерализм — это указать на то, что он отдает приоритет основным свободам.

Однако приоритет гражданских и политических прав получил очень широкое признание в нашем обществе. В результате споры между Ролзом и его критиками в основном касались других вопросов. Идея о необходимости защищать основные свободы граждан — это наименее оспариваемая часть его теории. Его отказ от утилитаризма был обусловлен необходимостью сформулировать теорию справедливых долей применительно к экономическим ресурсам, а эта теория может вызвать больше споров. Некоторые люди отвергают саму идею теории справедливых долей применительно к экономическим ресурсам, а те, кто принимают ее, очень по-разному представляют, в какой форме должна выражаться такая теория. Этот вопрос о распределении ресурсов имел важнейшее значение для отказа от утилитаризма и разработки других теорий справедливости, о которых речь пойдет дальше. Сейчас же я основное внимание сосредоточу на обосновании Ролзом принципа дифференциации.

Ролз предлагает два аргумента в пользу своих принципов справедливости. Первый аргумент строится на противопоставлении его теории принципу равных возможностей, который он считает господствующей идеологией в вопросах справедливого распределения. По его мнению, его теория лучше согласуется с нашими интуитивными представлениями о справедливости и дает лучшее выражение идеалам честности, на которые ссылается господствующая идеология. Второй аргумент совсем другой. Ролз обосновывает преимущество своих принципов справедливости тем, что они — результат гипотетического общественного договора. Он утверждает, что если бы люди в определенном досоциальном состоянии должны были выбрать принципы общественного управления, то они выбрали бы его принципы. Каждый человек, находясь в ситуации, которую Ролз называет "исходной позицией" рационально заинтересован в принятии ролзовских принципов по регулированию социального сотрудничества. Этот аргумент привлек наибольшее внимание критиков, и именно этим аргументом Ролз более всего известен. Однако этот аргумент не так прост для понимания, и мы лучше с ним разберемся, если начнем с первого аргумента [1].

2. АРГУМЕНТ НА ОСНОВЕ ИНТУИТИВНОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РАВЕНСТВЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Преобладающий способ обоснования экономического распределения в нашем обществе имеет в своей основе идею "равенства возможностей". Согласно этой идее неравенства в доходе и социальном положении считаются оправданными, если и только если имела место честная конкуренция в борьбе за получение должностей и постов, предоставляющих определенные преимущества. Допускается платить кому-нибудь зарплату в $100000 при средней зарплате по стране в $20000, если в состязании за эту зарплату было честно соблюдено равенство возможностей, т. е. никто не был поставлен в невыгодное положение из-за своей расовой или половой принадлежности или из-за своего социального происхождения. Такой неравный доход считается справедливым независимо от того, извлекают ли из этого неравенства выгоду наименее преуспевающие (Именно это имеет в виду Мэкки, когда говорит о "праве на честную попытку").

Это противоречит теории Ролза. Хотя Ролз тоже говорит о необходимости соблюдения равенства возможностей при распределении должностей, он не согласен с тем, что люди, занимающие эти должности, имеют право на большую долю общественных ресурсов. В ролзовском обществе таким людям будут платить более высокую зарплату только при условии, что это принесет пользу всем членам общества. Согласно принципу дифференциации, люди только тогда могут претендовать на большую долю ресурсов, когда можно доказать, что это принесет пользу тем, кто получает меньшие доли.

Почему многие люди в нашем обществе считают идеологию равных возможностей справедливой? Потому что она гарантирует, что судьба людей определяется не обстоятельствами, а принимаемыми ими решениями. Если в обществе признается равенство возможностей, то мой успех или неудача в достижении какой-либо цели будут зависеть от моего поведения, а не от моей расовой, классовой или половой принадлежности. В обществе, где социальные условия никого не ставят в привилегированное или невыгодное положение, успех людей (или неудача) есть результат их собственного выбора и затраченных усилий. Следовательно, какого бы успеха мы ни достигли, он является заслуженным, а не дарованным сверху. В обществе, признающем равенство возможностей, неравный доход считается честным, ибо этот успех достигнут "заслуженно", он пришел к тем, кто его "заслужил".

Люди расходятся во мнении относительно того, что нужно сделать, чтобы обеспечить честное равенство возможностей. Одни полагают, что достаточно юридически закрепить отмену дискриминации при получении образования и найме на работу. По мнению других, необходимы программы конструктивных мер для оказания помощи группам населения, поставленным в неблагоприятные экономические и социокультурные условия, чтобы их члены действительно имели равные со всеми возможности при приобретении квалификации, необходимой для экономического успеха. Но и в том, и в другом случае центральная идея такова: наличие у индивидов неравных долей социальных благ считается справедливым, если индивиды заслужили эти неравенства, то есть если эти неравенства являются следствием сделанного индивидами выбора и предпринятых действий. Но нечестно, когда индивиды поставлены в привилегированные или неблагоприятные условия из-за случайного и незаслуженного различия в их социальном положении.

Ролз признает привлекательность этой идеи. Однако, существует еще один источник незаслуженного неравенства, который эта идея игнорирует. Безусловно, социальные неравенства являются незаслуженными, и, стало быть, нечестно, когда чья-то участь ухудшается из-за этого незаслуженного неравенства. Но то же самое можно сказать и о неравенстве в природных способностях. Нет никакой нашей заслуги в том, что при рождении мы оказываемся принадлежащими к определенному классу, полу или расе. Однако столь же незаслуженно человек рождается с определенными физическими недостатками или низким коэффициентом умственного развития. Если влияние, оказываемое на судьбу людей первыми факторами, несправедливо, то непонятно, почему нельзя считать несправедливым и влияние последних факторов на судьбу людей. И в том, и в другом случае имеет место несправедливость, ибо на размер распределяемых долей не должны оказывать влияние факторы, случайные с точки зрения морали. Природные способности и социальные условия — это плод слепой удачи, от которой не должны зависеть моральные принципы людей.

Следовательно, господствующий идеал равенства возможностей является "нестабильным" (unstable), ибо "как только мы начинаем размышлять о влиянии, оказываемом социальными и природными случайностями на определение распределяемых допей, нас должно, по здравом размышлении, обеспокоить влияние вторых. В моральном плане и те, и другие одинаково случайны". По мнению Дворкина, незаслуженный характер данных от природы преимуществ делает господствующее представление не столько нестабильным, сколько "обманчивым". Господствующее представление предполагает, что при устранении социальных неравенств каждому человеку предоставляется равная возможность в получении социальных благ, и поэтому любые различия в доходе являются заслуженными, будучи результатом усилий и сделанного выбора. Но люди с природными недостатками не имеют равных возможностей в получении социальных благ, и поэтому их неудача никак не связана с их усилиями и сделанным выбором. Если мы по-настоящему заинтересованы в устранении незаслуженных неравенств, то мы должны признать господствующее представление о равенстве возможностей неадекватным.

В основе господствующего представления лежит та привлекательная идея, что судьбу людей должны определять не обстоятельства, в которых им случилось оказаться, а сделанный ими выбор, то есть принятые ими решения относительно своей жизни. Но господствующее представление признает только различия в социальных условиях, игнорируя различия в природных способностях (или трактуя их так, как если бы они имели отношение к нашему выбору). В результате накладывается произвольное ограничение на применение этой центральной идеи.

Как же следует трактовать эти различия в природной одаренности людей? Можно усмотреть определенные параллели между социальным и природным неравенством и заключить, что никто не должен извлекать выгоду из этих природный неравенств. Но, как утверждает Ролз, хотя "никто не заслуживает ни своих лучших природных способностей, ни более выгодного социального положения при рождении... отсюда не следует, что нужно устранить эти различия. Можно по-другому разобраться с ними. Можно обустроить основную структуру общества таким образом, чтобы эти случайности работали на благо наименее удачливых. Это подведет нас к принципу дифференциации, если мы действительно хотим установить такую социальную систему, где никто не извлекает выгод и не несет потерь из-за случайного распределения природных способностей и из-за случайного социального положения при рождении".

Хотя никто не должен страдать из-за влияния, оказываемого незаслуженными природными неравенствами людей, возможны случаи, когда каждый извлекает пользу из того, что это влияние допускается. Незаслуженно извлекать выгоду из своих природных способностей, но нельзя считать нечестным допущение таких выгод, когда они работают на благо тех, кто оказался менее удачливым в "природной лотерее". Именно это и утверждает принцип дифференциации.

Таков первый аргумент Ролза в пользу теории честных долей. Согласно господствующему представлению, талантливые люди безусловно могут рассчитывать на более высокий доход. Но поскольку талантливые люди не заслуживают преимуществ, предоставляемых их талантами, их лучшие перспективы "справедливы, если и только если они составляют часть проекта, улучшающего перспективы менее преуспевающих членов общества". Так, анализ господствующего представления о равенстве возможностей подводит нас к принципу дифференциации. По словам Ролза, "как только мы пытаемся найти такую формулировку [идеи равенства возможностей], которая предполагала бы отношение к каждому человеку как к субъекту морали и которая не позволяла бы нам в нашей оценке объема выгод и тягот, выпадающих на долю людей в социальном сотрудничестве, руководствоваться их удачей в социальной и природной лотерее, то мы сразу видим, что [принцип дифференциации] является лучшей ... из альтернатив".

Таков первый аргумент. На мой взгляд, исходная посылка этого аргумента правильна. Господствующее представление о равенстве возможностей является нестабильным, и мы должны признать случайный, с точки зрения морали, характер распределения природных способностей. Но этот вывод не вполне корректен. Из случайного характера природных и социальных неравенств вытекает, что эти виды неравенств должны влиять на распределение, когда это приносит пользу наименее преуспевающим. Но согласно принципу дифференциации все неравенства должны служить на пользу наименее преуспевающих. А что если я не родился в привилегированной социальной среде и не получил особых талантов, но благодаря сделанному выбору и усилиям смог обеспечить себе более высокий доход, чем у других? Аргумент Ролза не объясняет, почему принцип дифференциации применим ко всем неравенствам, а не только к тем, которые связаны со случайными, в моральном отношении, факторами. Я еще возвращусь к этому вопросу после рассмотрения второго аргумента.

3. АРГУМЕНТ НА ОСНОВЕ ИДЕИ ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА

Ролз считает свой первый аргумент в пользу предлагаемых им принципов справедливости менее важным, чем второй. Его основной аргумент опирается на идею "общественного договора", т. е. его цель — определить, какую политическую мораль выбрали бы люди, закладывая основы общества и находясь в "исходной позиции". Ролз характеризует аргумент, к рассмотрению которого мы приступаем, следующим образом: "ни одно из предыдущих замечаний [о равенстве возможностей] нельзя считать аргументом в пользу этой концепции [справедливости], поскольку в теории договора все аргументы, строго говоря, должны формулироваться с учетом того, что было бы рационально выбрать в исходной позиции. Здесь я прежде всего заинтересован в том, чтобы подготовить почву для доброжелательного восприятия двух принципов справедливости читателями, на которых эти критерии, в особенности [принцип дифференциации] не должен произвести впечатление слишком эксцентричных или причудливых".

Таким образом, для Ропза его первый интуитивный аргумент просто подготавливает почву для второго аргумента, построенного на идее общественного договора. Это необычная стратегия, так как аргументы на основе идеи общественного договора обычно считаются слабыми, и все выглядит так, будто Ролз низводит действительно сильный аргумент до роли вспомогательного по отношению к более слабому второму аргументу.

Почему аргументы на основе идеи общественного договора считаются слабыми? Потому что они опираются на неправдоподобные допущения. Согласно этим допущениям мы должны вообразить некоторое естественное состояние, предшествующее появлению политической власти. В этом состоянии каждый человек предоставлен самому себе в том смысле, что не существует высшего органа, полномочного требовать повиновения людей и обязанного защищать их интересы и имущество. Вопрос в том, на какой договор согласились бы люди в естественном состоянии, чтобы установить политическую власть, имеющую указанные полномочия и обязательства. Если нам известны условия договора, нам понятно, что обязано делать правительство и чему обязаны подчиняться граждане.

Этот метод использовали разные теоретики, включая Гоббса, Локка, Канта, Руссо, которые приходили к разным выводам. Но всех их критиковали за одно и то же, указывая на то, что никогда не существовало ни такого естественного состояния, ни такого договора. Поэтому граждане и правительство не связаны никаким договором. Договор накладывает обязательства, только если на него действительно получено согласие. Но мы могли бы сказать, что тот договор, который люди подписали бы, будь они в некотором естественном состоянии, также есть некоторое соглашение, а именно — гипотетический договор. Но как говорит Дворкин, "гипотетическое соглашение — это не слабая форма действительного договора, это вообще не договор". Когда утверждают, что мы связаны договором, который мы заключили бы, будь мы в естественном состоянии, то здесь предполагается, "что раз человек дал бы согласие на определенные принципы, если бы его об этом спросили, то вполне справедливо применить к нему эти принципы позже, при других обстоятельствах, когда он уже не дает на них согласия. Но это плохой аргумент. Допустим, я не знал реальной стоимости своей картины в понедельник, и если бы вы предложили мне за нее 100 долларов, то я бы принял это предложение. Но во вторник я обнаруживаю, что моя картина представляет большую ценность. Вы не можете утверждать, что было бы честно заставить меня через суд продать вам эту картину в среду за 100 долларов. Возможно, это большая удача для меня, что вы не попросили меня продавать вам картину в понедельник, но это не оправдывает принуждения, совершаемого в отношении меня в среду".

Таким образом, идея общественного договора нелепа в историческом отношении (если она опирается на явно выраженное согласие) и бессодержательна в моральном отношении (если она опирается на гипотетическое согласие).

Но, как отмечает Дворкин, существует другой способ истолкования аргументов, опирающихся на идею общественного договора.

Прежде всего мы должны воспринимать договор не как гарантию согласия, явно выраженного или гипотетического, а как прием, позволяющий просеивать следствия определенных моральных посылок при рассмотрении равенства людей в моральном отношении. Мы используем идею естественного состояния не для объяснения исторического происхождения общества или для установления исторических обязательств правительств и индивидов, а для моделирования идеи равенства индивидов в моральном отношении.

Идея морального равенства предполагает, что никто из нас от природы не подчинен воле другого человека, никто не приходит в этот мир, будучи собственностью или подданным другого. Все мы рождаемся свободными и равными. На протяжении большей части человеческой истории многим классам было отказано в этом равенстве; например, в феодальных обществах крестьяне считались от природы подчиненными аристократам. Историческая миссия таких классиков либерализма, как Локк, состояла в том, чтобы заставить отказаться от этой предпосылки феодализма. И способ, каким они разъясняли, почему люди от рождения не подчинены другим, состоял в указании некоторого естественного состояния, в котором люди равны по своему статусу. Как говорил Руссо, "человек рождается свободным, но везде он в цепях". Идея естественного состояния представляет, таким образом, не антропологическое утверждение о досоциальном существовании людей, а требование отсутствия природной подчиненности одних людей другим.

Однако классики либерализма не были анархистами, отвергающими любое правительство. Согласно анархистам, никакая власть над людьми не имеет законной силы и никогда нельзя на законном основании заставлять людей подчиняться этой власти. Поскольку классики либерализма не были анархистами, наиболее настоятельной проблемой для них было объяснить, почему люди, рожденные свободными и равными, могут согласиться на то, чтобы ими управляли. В целом их ответ сводился к следующему: из-за неопределенностей и дефицитов социальной жизни индивиды, не отказываясь от своего равенства в моральном отношении, согласились бы на передачу определенных полномочий государству при условии, что государство, располагая их доверием, использовало бы эти полномочия для защиты индивидов от неопределенностей и для распределения дефицитов. Если же правительство не оправдывает оказываемого ему доверия и злоупотребляет своей властью, то граждане не обязаны больше подчиняться и, по существу, имеют право на восстание. Наличие у некоторых людей власти, позволяющей им управлять другими, совместимо с уважением равенства людей в моральном отношении, поскольку правители удерживают свою впасть благодаря доверию, которое им оказывают, чтобы они могли защитить и содействовать интересам подданных.

Именно такого рода теорию принимает Ролз. По его словам, его цель — "предложить концепцию справедливости, обобщающую и поднимающую на более высокий уровень абстракции известную теорию общественного договора, представленную, скажем, в трудах Локка, Руссо и Канта". Цель договора — определить принципы справедливости в позиции равенства. В теории Ролза "исходная позиция равенства соответствует естественному состоянию в традиционной теории общественного договора. В исходной позиции, безусловно, не следует видеть некую историческую реалию, а, тем более, — первобытное состояние культуры. Это — чисто гипотетическая ситуация, конструируемая для выведения определенной концепции справедливости".

Хотя исходная позиция Ролза "соответствует" естественному состоянию, она также и отличается от него, так как, по мнению Ролза, естественное состояние в обычном понимании фактически не является "исходной позицией равенства". Именно в этом пункте его аргумент на основе идеи общественного договора соединяется с интуитивным аргументом. Естественное состояние в его обычном описании несправедливо, так как одни люди имеют больше шансов остаться в выигрыше, чем другие: у них лучшие природные способности, изначально больше ресурсов и просто больше физической силы. Они смогут дольше продержаться в ожидании лучшей сделки в то время, как менее сильные и менее талантливые вынуждены будут пойти на уступки. Природные случайности влияют на каждого, но некоторые люди умеют лучше ими воспользоваться, и поэтому они не согласятся на общественный договор, если он не закрепит их природных преимуществ. Как мы видели, с точки зрения Ролза, это несправедливо. Поскольку природные преимущества нельзя считать заслуженными, они не должны ставить в привилегированное или неблагоприятное положение людей, когда они выбирают принципы справедливости [2].

Поэтому нужен прием, "просеивающий" следствия равенства людей в моральном отношении, прием, который помешал бы людям воспользоваться своими случайными преимуществами при выборе принципов справедливости. Именно поэтому Ролз разрабатывает иную, очень своеобразную, конструкцию, известную как "исходная позиция". В этом измененном первоначальном состоянии люди находятся под "покровом неведения", и поэтому "никто не знает ни своего места в обществе, ни своей классовой принадлежности, ни своей доли распределяемых природных благ и возможностей, ни своих умственных или физических способностей и т.п. Можно даже предположить, что участникам не известны их собственные представления о благе или психологические особенности. Принципы справедливости выбираются под покровом неведения. Этот покров гарантирует, что при выборе принципов никто не окажется ни в более выгодном, ни, наоборот, неблагоприятном положении в силу случайных природных или социальных обстоятельств. Поскольку все находятся в одинаковом положении, и ни у кого нет возможности предложить принципы, которые способствовали бы улучшению его собственной позиции, принципы справедливости оказываются результатом честного соглашения или сделки".

Многие критики восприняли это дистанцирование людей от знания ими своего социального происхождения и своих индивидуальных желаний, как проявление странной теории человеческой личности. Что останется от нашего Я, если мы исключим все это знание? Представить себя под таким покровом неведения еще труднее, чем представить себя в традиционном естественном состоянии, где вымышленные люди хотя бы сохраняют относительную целостность души и тела.

Однако покров неведения не выражает никакой теории человеческой личности. Он служит интуитивно понятным условием честности в том же смысле, в каком мы, в целях честного раздела пирога, заботимся о том, чтобы человек, разрезающий пирог, не знал, какой кусок ему достанется [3]. Аналогичным образом покров неведения нужен для того, чтобы те, кто, в силу своего положения, мог бы повлиять на процесс выбора в свою пользу, не могли бы этого сделать. Поэтому, утверждает Ролз, "никого не должны сбивать с толку немного необычные условия, характерные для исходной позиции. Идея здесь проста: нужно сделать более очевидными разумные ограничения, налагаемые на аргументы в пользу принципов справедливости и, стало быть, на сами эти принципы. Так, представляется разумным и для всех приемлемым, чтобы при выборе принципов никто не находился в выгодном или невыгодном положении из-за природной случайности или социальных обстоятельств. Видимо все согласятся также с тем, что должна исключаться возможность для людей подгонять принципы под свои собственные условия... Таким образом, мы вполне естественно приходим к идее покрова неведения".

Исходная позиция предназначена "обеспечить равенство людей как субъектов морали", и поэтому с получаемыми в результате принципами справедливости "согласились бы люди, из которых никто не находится в более выгодном положении в силу природных и социальных случайностей". Исходную позицию следует считать "моделью объяснения", "раскрывающей смысл" наших понятий честности и "помогающей выявить их следствия".

Таким образом, аргумент Ролза не предполагает, что из идеи гипотетического договора выводится определенная концепция равенства. Это послужило бы поводом для самых разнообразных критических нападок, о которых упоминает Дворкин. Скорее, гипотетический договор — это способ выражения определенной концепции равенства и способ выведения из этой концепции следствий относительно справедливого регулирования деятельности социальных институтов. Устраняя источники эгоистической заинтересованности и выдвигая требование всеобщего согласия, Ролз надеется найти решение, приемлемое для каждого в позиции равенства, т. е. решение, уважающее право каждого человека на то, чтобы к нему относились как к свободному и равноправному существу.

Поскольку предпосылкой аргумента служит равенство, а не договор, то для критики этого аргумента необходимо показать, что в нем не удалось выразить адекватное понимание равенства. Поэтому недостаточно, а, по существу, и неуместно, указывать на то, что договор не согласуется с реальной историей, что, с психологической точки зрения, покров неведения невозможен, или что исходная позиция нереалистична в каком-нибудь еще смысле. Вопрос не в том, могла ли когда-либо иметь место исходная позиция; вопрос в том, можно ли считать честными принципы, которые должны быть в ней выбраны, учитывая характер процесса выбора.

Даже если мы примем ролзовскую идею общественного договора как прием, позволяющий выразить концепцию равенства, остается неясно, какие конкретно принципы будут выбраны в исходной позиции. Разумеется, Ролз убежден, что будет выбран принцип дифференциации. Однако свой второй аргумент он предлагает как независимый от первого интуитивного аргумента, построенного на анализе равенства возможностей. Строго говоря, Ролз, как мы видели, не считает интуитивный аргумент уместным в рамках теории договора. Поэтому принцип дифференциации — это лишь один возможный выбор в исходной ситуации среди множества других.

Как же происходит выбор принципов справедливости? Основная идея такова: хотя мы не знаем, какое положение займем в обществе и к каким целям будем стремиться, тем не менее определенные вещи в любом случае будут нам желательны и будут необходимы для того, чтобы мы смогли вести достойный образ жизни. Несмотря на различия в жизненных планах разных людей, все они имеют одну общую черту: все они предполагают, что человек ведет некоторый образ жизни. По словам Уолдрона, "есть нечто такое, что можно назвать следованием представлению о достойной жизни и что, можно считать, свойственно всем людям, даже имеющим самые несходные убеждения <...> (Х)отя люди не разделяют идеалов друг друга, они, по крайней мере, могут путем абстрагирования от своего опыта понять, что значит следовать идеалу достойной жизни". Все мы следуем какому-нибудь идеалу достойной жизни, а для его претворения в жизнь, независимо от его конкретного содержания, нам нужны определенные вещи. В теории Ролза эти вещи получили название "первичных благ". Существует два вида первичных благ:

1. Социальные первичные блага, т. е. блага, которые распределяются социальными институтами; к ним относятся доход и благосостояние, возможности самореализации и полномочия, права и свободы;

2. Природные первичные блага, т. е. такие блага, как здоровье, умственные способности, энергичность, воображение и данные от природы способности; социальные институты оказывают влияние на эти блага, но непосредственно их не распределяют.

При выборе принципов справедливости под покровом неведения люди стремятся обеспечить себе наилучший возможный доступ к первичным благам, распределяемым социальными институтами (т. е. к социальным первичным благам). Это не означает, что в основе нашего чувства справедливости лежит эгоизм. Поскольку никто не знает, какое положение займет, выбор наилучшего для себя будет иметь те же последствия, что и выбор наилучшего для всех, понимаемого с непредвзятой точки зрения. Решая под покровом неведения, какие принципы будут способствовать моему благу, я должен поставить себя на место каждого члена общества и посмотреть, что способствует его благу, поскольку в конечном счете я могу оказаться на месте любого из этих людей. Таким образом, в сочетании с покровом неведения допущение о рациональном эгоизме "достигает той же цели, что и благожелательность", поскольку я должен отождествить себя с каждым человеком в обществе и принять во внимание его благо, как если бы оно было моим собственным. Таким образом, в соглашениях, которые достигаются в исходной позиции, всем людям уделяется равное внимание.

Итак, стороны в исходной позиции, не ведая, в каком положении они в итоге окажутся, стараются обеспечить всем наилучший возможный доступ к первичным благам, которые позволят им вести достойный образ жизни. Тем не менее, есть немало разных принципов, которые они могли бы выбрать. Они могли бы выбрать равномерное распределение социальных первичных благ независимо от положения человека в обществе. По мнению Ролза, это нерационально, ибо определенные виды неравенств, например, те, о которых говорит принцип дифференциации, могут улучшить для каждого возможность получения первичным благ. Стороны могли бы выбрать утилитаристский принцип, требующий такого распределения первичных благ социальными институтами, при котором максимизировалась бы общая сумма полезности в обществе. Это может максимизировать и среднюю величину полезности, на которую можно было бы рассчитывать в реальном мире. При некоторых оценках рациональности это считается рациональным выбором. Но это включает и определенный риск, связанный с тем, что вы можете оказаться в числе тех, от кого потребуются многократные жертвы ради блага других. Это делает ваши свободы, имущество и даже вашу жизнь уязвимой перед эгоистичными и незаконными притязаниями других. В результате вы оказываетесь незащищенными именно в тех ситуациях, в которых вы прежде всего и нуждаетесь в защите, как, например, когда из-за ваших убеждений, цвета кожи, пола или природных способностей вы не находите себе применения в обществе или просто перестаете что-либо значить для большинства. Поэтому при некоторых оценках рациональности утилитаризм становится нерациональным выбором, поскольку рационально гарантировать защиту основных прав и ресурсов, даже если при этом уменьшится ваш шанс получить больше основных благ.

Таким образом, имеются противоположные оценки рационального выбора в исходной ситуации: рациональность рискованной игры или рациональность игры наверняка. Если бы мы знали, каковы шансы того, что наши основные права будут попраны в утилитаристском обществе, мы могли бы лучше оценить, насколько рационально идти на риск. Но покров неведения исключает такое знание. Рискованная игра будет признана рациональной в зависимости от того, испытываете ли вы склонность к риску или нет: некоторые люди не против пойти на риск, другие предпочитают надежность. Но покров неведения исключает и знание о личных вкусах. Что же тогда считать рациональным выбором? Согласно Ролзу, рациональным выбором является стратегия "максимин" (maximin), т. е. стратегия, при которой вы максимизируете ту долю, которую вы бы получили, окажись вы в наименее обеспеченном положении. Как замечает Ролз, это все равно что исходить из допущения, что ваш злейший враг будет решать, какое место вы займете в обществе. В итоге вы выберете ту схему распределения, которая максимизирует минимальную возможную долю.

Представим, например, что в мире, состоящем из трех человек, возможны следующие схемы распределения:

1.10:8:1
2. 7:6:2
3. 5:4:4

Стратегия Ропза предписывает выбрать схему (3). Если вы не знаете, какова вероятность того, что вы окажетесь в наилучшей или наихудшей позиции, рациональным выбором, согласно Ролзу, будет третья схема распределения, поскольку даже если вы окажетесь в наихудшем положении, она предоставит вам больше, чем вы бы получили, окажись вы на самом низком уровне при других схемах распределения.

Заметьте, что вам следует выбрать третью схему, хотя первые две схемы имеют более высокую среднюю величину полезности. Недостаток этих двух схем состоит в том, что они не исключают тот шанс, пусть неопределенный, что ваша жизнь будет совершенно неудовлетворительной. А поскольку каждый из нас имеет только одну единственную жизнь, было бы нерационально допускать подобную возможность. Поэтому, заключает Ролз, люди в исходной позиции выберут принцип дифференциации. А этот вывод очень удачно совпадает с тем, что говорит нам первый интуитивный аргумент. Люди, использующие честную процедуру принятия решений для выбора принципов справедливости, приходят к тем же самым принципам, которые вытекают из наших интуитивных представлений.

Многие авторы подвергли критике рациональность стратегии "максимин". Одни полагают, что в равной, если не в большей, степени рационально делать ставку на утилитаризм. Другие утверждают, что, не зная шансы или предрасположенность человека к риску, нельзя оценить рациональность рискованной игры. Как отмечают эти критики, Ролз только потому выводит принцип дифференциации, что он приспосабливает для этого выведения свое описание покрова неведения и делает совершенно необоснованные психологически допущения ".

(а) Слияние двух аргументов

В этих критических замечаниях есть доля истины, хотя в целом подобная критика лишь вводит в заблуждение, поскольку Ролз сам признает, что приспосабливает свое описание исходной позиции для выведения принципа дифференциации. Он отмечает, что "для любого традиционного представления о справедливости существует своя интерпретация исходной позиции, в которой формулируемые этим представлением принципы оказываются предпочтительным решением" и что какая-то определенная интерпретации приведет к утилитаризму. Существует немало описаний исходной позиции, которые отвечают цели создания честной процедуры принятия решения, но принцип дифференциации отнюдь не будет выбран во всех этих случаях. Поэтому прежде чём мы сможем определить, какие принципы будут выбраны в исходной позиции, нам нужно решить, какое принять описание исходной позиции. А одним из критериев при выборе описания исходной позиции, полагает Ролз, служит выводимость из нее принципов, которые мы находим интуитивно приемлемыми.

Итак, заявив, что исходная позиция должна воплощать в себе идею равенства людей в моральном отношении, Ролз затем уточняет, что "есть и другой способ оправдать определенное описание исходной позиции. Он связан с тем, что принципы, которые будут выбраны, должны согласовываться с нашими взвешенными суждениями о справедливости или расширять их в допустимых пределах". Таким образом, принимая решение о предпочтительном описании исходной позиции мы как бы "заходим с двух сторон". Если принципы, выбранные при одном варианте описания, не соответствуют нашим убеждениям о справедливости, то "у нас есть выбор. Мы можем либо усовершенствовать описание исходной ситуации, либо пересмотреть свои суждения, поскольку даже суждения, которые мы предварительно сочли ключевыми, подлежат пересмотру. Двигаясь вперед и назад, в одних случаях изменяя условия заключения договора, в других — отказываясь от своих прежних суждений или согласовывая их с принципом, я полагаю, в конце концов мы найдем описание исходной ситуации, которое будет включать и разумные условия, и принципы, соответствующие нашим взвешенным суждениям, должным образом урезанным и подогнанным".

Таким образом, интуитивный аргумент и аргумент на основе идеи общественного договора в итоге оказываются зависящими друг от друга. Ролз допускает изменение исходной позиции с тем, чтобы из нее выводились принципы, соответствующие нашим интуитивным представлениям (по крайней мере, тем из них, которых мы продолжаем придерживаться после того, как попытались в двустороннем процессе привести в гармонию нашу теорию и наши интуитивные представления). Это может выглядеть каким-то трюком. Это так и есть, если мы приписываем Ролзу мнение, будто два аргумента обеспечивают полностью независимую поддержку друг другу. Хотя Ролз иногда делает такие заявления, но в других местах он признает взаимозависимость этих аргументов, опирающихся на одну и ту же совокупность взвешенных интуитивных суждений.

Но зачем же тогда утруждать себя изобретением приема, основанного на идее договора? Почему бы не ограничиться первым интуитивным аргументом? Это хороший вопрос. Хотя аргумент на основе идеи договора не столь уж плох, как полагают критики, он и не столь хорош, как думает Ролз. Если каждая теория справедливости предлагает свое собственное описание договорной ситуации, то мы прежде должны решить, какую теорию справедливости мы принимаем, а уж потом выбирать подходящее для нее описание исходной позиции. Поскольку для Ролза неприемлемы рискованная игра и незаслуженное наказание людей с природными недостатками, это побуждает его принять определенное описание исходной позиции; те же, кто не согласен с ним по этим вопросам, будут описывать эту позицию по-другому. Этот спор нельзя разрешить, обратившись к договорному соглашению. И для той, и для другой стороны ссылка на ситуацию заключения договора в целях защиты своей теории была бы простым уклонением от существа вопроса, ибо ситуация заключения договора уже предполагает теорию. Следовательно, все основные вопросы справедливости должны быть решены еще до выбора описания исходной позиции. Но тогда договор оказывается излишним.

Это не означает, что прием на основе идеи договора совершенно бесполезен. Во-первых, исходная позиция представляет собой способ прояснения наших интуитивных представлений точно так же, как в более ранних теориях общественного договора — обращение к естественному состоянию с тем, чтобы прояснить идею естественного равенства. Во-вторых, хотя интуитивные представления, на которые опирается аргумент о равных возможностях, свидетельствуют о недостаточности честного соблюдения равенства возможностей, они не говорят нам, что еще требуется; поэтому прием, основанный на идее договора, помогает нам уточнить наши интуитивные представления. Именно это имеет в виду Ролз, когда говорит, что этот прием может помочь "вывести следствия" из наших интуитивных представлений. В-третьих, этот прием задает позицию, с которой мы можем проверять противоположные интуитивные представления. Талантливый человек мог бы совершенно искренне не соглашаться с тем, что природа распределяет таланты произвольным образом. В этом случае мы имели бы столкновение разных интуитивных представлений. Но если в ситуации, исключающей знание о том, что он получит в природной лотерее, тот же самый человек возьмет назад свои возражения, то мы можем с определенной уверенностью сказать, что наше интуитивное представление было правильным, а его представление было продиктовано его личными интересами. Некоторые интуитивные представления оказываются не столь уж стабильными, если рассматривать их, абстрагируясь от того конкретного положения, которое человек занимает в обществе. Аргумент на основе идеи договора позволяет установить, будут ли выбраны наши интуитивные представления с позиции непредвзятого человека. Таким образом, договор проясняет общие интуитивные представления и обеспечивает непредвзятую позицию для оценки более конкретных представлений.

Итак, использование приема, основанного на идее договора, предоставляет нам определенные преимущества. С другой стороны, этот прием излишен с точки зрения рассматриваемых целей. Как мы видели в предыдущей главе, некоторые авторы (например, Хэйр) для выражения идеи равной заботы о людях используют не беспристрастных участников договора, а "идеальных сторонников" (ideal sympathizers). И та, и другая теория предписывают моральному агенту занять непредвзятую позицию, но если для непредубежденных участников договора каждый человек в обществе — это одно из возможных будущих выражений их собственного блага, то для идеальных сторонников он — один из компонентов их собственного блага, поскольку они сопереживают каждому человеку и стремятся разделить его судьбу. В этих двух теориях используются разные приемы, но это различие довольно внешнее, ибо ключевым в этих теориях является стремление поставить человека в такие условия, когда он не ведает о своем личном благе или когда он лишен возможности содействовать своему личному благу. Действительно, порой бывает трудно отличить непредубежденных участников договора от идеальных сторонников [4].

Впрочем, идею равной заботы о людях можно выразить, вообще не прибегая к каким-либо специальным приемам, а просто попросив агентов проявлять о других равную заботу. И здесь не важно, знают ли они о собственном благе и есть ли у них возможность способствовать личным интересам. По сути, есть нечто странное и порочное в том, чтобы использовать для выражения идеи морального равенства приемы с непредубежденными участниками договора и идеальными сторонниками. Цель покрова неведения — отчетливо подчеркнуть ту мысль, что другие люди важны сами по себе, а не просто как компоненты нашего собственного блага. Но эту цель пытаются достичь тем, что задают перспективу, в которой благо других выступает простым компонентом нашего собственного (реального или возможного) блага. Прибегая к "идее выбора, способствующего интересам отдельного рационального индивида, для которого жизни других людей в обществе — это лишь множество разнообразных возможностей", мы только затемняем ту идею, что люди представляют собой цель-в-себе. Ролз пытается ограничить восприятие людьми в исходной позиции жизней других индивидов лишь как разнообразных возможных последствий их эгоистичного выбора, но прием, основанный на идее договора, поощряет такое восприятие, а потому искажает истинное значение равной заботы о людях.

Однако этот прием немного добавляет к самой теории Ролза. Интуитивный аргумент является главным, что бы ни утверждал Ролз, а аргумент на основе идеи договора (в лучшем случае) лишь помогает сформулировать интуитивный аргумент. Однако непонятно, почему Ролз подчеркивает независимый характер аргумента на основе идеи договора. Как мы видели, Ролз с сожалением отмечал тот факт, что люди вынуждены выбирать между утилитаризмом — систематичной, но часто идущей вразрез с нашими интуитивными представлениями теорией — и интуитивизмом — набором неоднородных и неупорядоченных интуитивных представлений. Если же он нашел теоретическую альтернативу утилитаризму, гармонично согласующуюся с нашими интуитивными убеждениями, то его теория имеет прочные основания, и ее никоим образом не ослабляет взаимозависимость интуитивного аргумента и аргумента, основанного на идее договора. Как утверждает Ролз, "концепцию справедливости нельзя дедуцировать из самоочевидных предпосылок или ограничений, налагаемых на принципы; скорее, ее обоснование строится на множестве взаимоподдерживающих соображений, увязываемых в одну согласованную систему". Он называет это "рефлексивным равновесием" и видит свою цель в достижении такого рефлексивного равновесия. Его принципы справедливости находят себе поддержку в интуитивных представлениях, к которым мы апеллируем в наших повседневных делах, и в суждениях о природе справедливости, рассматриваемой не с наших конкретных позиций, а с позиции беспристрастного человека. Поскольку цель Ролза — достижение рефлексивного равновесия, то критические аргументы Хэйра и Бэрри не достигают цели. Даже если они правы в том, что принцип дифференциации не будет выбран в исходной позиции, как ее описывает Ролз, он мог бы переопределить исходную позицию таким образом, чтобы этот принцип из нее выводился. Этот прием может выглядеть трюком, но он полезен и оправдан, если в результате мы достигаем рефлексивного равновесия, ибо это свидетельствует о том, что "мы сделали все возможное для довольно последовательного изложения и обоснования наших представлений о социальной справедливости".

По-настоящему серьезная критика теории Ролза должна или опровергнуть интуитивные предпосылки этой теории или показать, что принцип дифференциации не является наилучшим выражением этих интуитивных предпосылок (и поэтому следует использовать другое описание исходной ситуации для достижения рефлексивного равновесия). В последующих главах я рассмотрю теории, не принимающие интуитивных предпосылок ролзовской концепции, но вначале я хотел бы кратко изложить вторую стратегию. Нельзя ли попытаться найти внутренние трудности в теории Ролза, направив свою критику не против интуитивных предпосылок этой теории, а против их теоретического осмысления?

(б) Внутренние проблемы

Как мы видели, одна из ключевых интуитивных предпосылок теории Ролза касается различия между выбором и обстоятельствами. Его аргумент против господствующего представления о равенстве возможностей в значительной степени сводится к тому, что в господствующем представлении слишком многое зависит от нашей незаслуженной природной одаренности. В этом я согласен с Ролзом. Однако в теории самого Ролза слишком многое зависит от природных неравенств и в то же время очень немногое зависит от принимаемых нами решений.

(1) Компенсация за природные неравенства

Вначале я рассмотрю вопрос о природных способностях. По мнению Ролза, право людей на социальные блага не должно зависеть от их природной одаренности. Талантливые не заслуживают более высокого дохода, но они могут иметь более высокий доход, если это принесет пользу наименее преуспевающим. Поэтому, согласно Ролзу, принцип дифференциации наилучшим образом способствует тому, чтобы природные достоинства не имели несправедливых последствий.

Однако в решении Ропза слишком многое в судьбе людей все еще зависит от случайных факторов. Это обусловлено тем, что Ролз определяет наименее обеспеченную позицию исключительно в терминах социальных первичных благ, т. е. прав, возможностей самореализации, благосостояния и т. д. Он не учитывает природные первичные блага при определении наименее обеспеченного положения. Для Ролза два человека одинаково преуспевают, если они располагают одним и тем же набором социальных первичных благ, хотя один из них может быть лишен талантов, быть физически или умственно неразвитым или иметь слабое здоровье. Аналогичным образом, если у кого-то есть даже небольшое преимущество перед другими в том смысле, что он лучше обеспечен социальными благами, то он, по оценке Ролза, более преуспевает, даже если его дополнительный доход недостаточен для покрытия затрат, связанных с некоторым природным недостатком, например, для покрытия затрат на лечение какой-либо болезни или на приобретение специального оборудования, необходимого при некоторых физических увечьях.

Почему же точкой отсчета при оценке справедливости социальных институтов должны стать возможности наименее преуспевающих, выраженные в терминах социальных благ? Это условие противоречит как интуитивному аргументу, так и аргументу на основе идеи договора. В последнем случае это условие никак не обусловлено рациональностью участников в исходной позиции. Если, как утверждает Ролз, для успешного образа жизни здоровье столь же важно, как и деньги, и если стороны в исходной позиции стремятся найти социальное устройство, обеспечивающее им наибольшее количество первичных благ при наихудшем возможном положении (доводы в пользу "максимина"), то почему бы не признать недостаток здоровья и денег в равной мере проявлением необеспеченности и учитывать их при социальном распределении. Каждый человек признает, что он будет меньше преуспевать, имея те же социальные блага, если неожиданно получит увечье. Почему бы ему не желать, чтобы общество признало его положение невыгодным?

Интуитивный аргумент имеет такие же следствия. Во-первых, природные первичные блага столь же необходимы для ведения достойного образа жизни, как и социальные блага, а, во-вторых, природные дарования людей нельзя считать их заслугой, и поэтому несправедливо, когда от них зависит привилегированное или невыгодное положение людей. Как мы видели, по мнению Ролза, именно это соображение оправдывает принятие принципа дифференциации, согласно которому люди имеют право на дополнительное вознаграждение за свои таланты только в том случае, если в результате выиграют наименее преуспевающие: "мы примем принцип дифференциации, если хотим установить социальную систему, в которой никто не теряет и не приобретает из-за своей природной одаренности или из-за своего социального происхождения". Но это не верно или, во всяком случае, не вполне верно. Мы примем принцип дифференциации только в том случае, если под "потерями и приобретениями" будем подразумевать потери и приобретения социальных благ. Согласно принципу дифференциации одаренные люди не должны получать больше социальных благ только в силу их (случайной) одаренности, а людей с физическими и умственными недостатками не должны лишаться социальных благ только в силу их меньшей одаренности. Но это не в полной мере "сглаживает последствия природной случайности и социальных обстоятельств", ибо более одаренные все же извлекают пользу из своей одаренности, которой незаслуженно лишены люди с физическими и умственными недостатками. В соответствии с принципом дифференциации мне предоставляется такой же набор социальных благ, что и человеку с физическими и умственными недостатками, которому приходится брать на себя дополнительные расходы на лечение и перевозку. На его возможностях вести удовлетворительный образ жизни сказывается незаслуженно возложенное бремя, обусловленное не выбором, а обстоятельствами. Принцип дифференциации допускает, а не устраняет такое бремя [5].

Возможно, Ролз не осознает всех следствий из его собственного аргумента против господствующего представления о равенстве возможностей. Он критикует следующую позицию (1): социальные неравенства являются незаслуженными и должны быть устранены или компенсированы; допускается влияние природных неравенств на распределение, осуществляемое в соответствии с принципом равных возможностей. С точки зрения Ролза, природные и социальные неравенства являются одинаково незаслуженными, поэтому позиция (1) нестабильна. Вместо нее Ролз предлагает следующую позицию (2): социальные неравенства должны компенсироваться, а природные неравенства не должны влиять на распределение. Но если природные и социальные неравенства действительно являются одинаково незаслуженными, то позиция (2) также нестабильна. Поэтому следует принять позицию (З): и природные, и социальные неравенства должны компенсироваться. По мнению Ролза, людям, принадлежащим к необеспеченному классу или расе, не только нельзя отказывать в получении социальных благ, но они имеют право на компенсацию за свое невыгодное положение. Но почему же к людям, родившимся с природными недостатками, следует относиться иначе? Почему они не могут иметь компенсации за свое невыгодное положение (например, иметь право на оплачиваемое лечение, перевозку, профессиональное обучение и т. д.)?

Стало быть, есть как интуитивные, так и контрактуалистские основания, чтобы, во-первых, признать необходимость компенсации за природные недостатки, а, во-вторых, включить природные первичные блага в список, соответствующий наименее обеспеченному положению. Пытаясь определить компенсацию за природные неравенства, мы сталкиваемся с несколькими проблемами, о которых речь пойдет ниже в разделе 4б. Конечно, некоторые из наших наиболее очевидных интуитивных представлений о справедливости могут оказаться совершенно нереализуемыми. Но Ролз не считает даже желательной компенсацию за природные неравенства.

(2) Субсидирование принимаемых людьми решений

Вторая проблема связана с обратной стороной рассматриваемого принципа. Люди незаслуженно несут бремя расходов, которые не вызваны их собственным решением. Но как быть с людьми, которые сознательно выбирают дорогостоящий образ жизни? Как правило, для нас расходы, не вызванные решением человека, — лучшее основание для помощи, чем расходы, на которые человек идет сознательно. В нас вызывают разные чувства человек, тратящий 100 долларов в неделю на дорогостоящее лечение, и человек, тратящий те же деньги на дорогое вино, вкус которого ему очень нравится. Ролз имеет в виду это интуитивное различие, когда критикует господствующее представление за его невосприимчивость к тому, что природные неравенства — это не результат нашего выбора. Каким же образом следует учитывать принимаемые людьми решения?

Допустим, что мы добились успеха в уравнивании социальных и природных условий жизни людей. Для простоты представим себе двух одинаково одаренных людей, имеющих одинаковое социальное происхождение. Один из них хотел бы весь день играть в теннис и работает на ближайшей ферме только для того, чтобы заработать денег для покупки земли под теннисный корт и обеспечить себе приемлемый образ жизни (предполагающий определенное питание, одежду, технику и т. д.). Другая планирует купить такое же количество земли, чтобы развести на ней сад и выращивать овощи для собственного потребления и для продажи. Далее представим себе, что равное начальное распределение средств позволяет каждому из этих людей получить желаемое. Очень скоро в условиях свободного рынка садовница будет иметь больше средств, чем теннисист. Хотя начинали они с равных долей, теннисист довольно быстро израсходовал свои средства, а средств от его нерегулярной работы на соседней ферме хватает только на то, чтобы продолжать играть в теннис. Садовница же на основе своей первоначальной доли постаралась обеспечить себе более стабильный и весомый доход, выполняя больший объем работы. Для Ролза это неравенство допустимо только в том случае, если оно приносит выгоду наименее преуспевающим, в нашем случае — теннисисту, у которого теперь доход меньше. Если теннисист не извлекает пользы из этого неравенства, то правительство должно в целях уравнения перераспределить ему часть дохода садовницы.

Однако было бы странно утверждать, что подобный налог обеспечил бы равенство, предполагающее отношение к людям как к равным. Напомним, что у теннисиста такие же способности, как и у садовницы, такое же социальное происхождение и такая же первоначальная доля ресурсов. Он мог бы, если бы захотел, заниматься доходным садоводством, тогда как садовница могла бы выбрать не приносящий дохода теннис. И тот, и другая имели перед собой целый диапазон возможностей, предполагающих разный объем и вид работы, разный досуг и доход. И тот, и другая выбрали наиболее предпочтительный для них вариант. Стало быть, теннисист не выбрал садоводства по той причине, что для него теннис предпочтительнее зарабатывания денег. Люди придерживаются разных мнений о том, когда стоит отказаться от досуга ради дохода, поэтому он предпочел досуг, а она предпочла доход.

Подобные различия в образе жизни составляют предмет свободного выбора, поэтому к теннисисту отнеслись как к равному, когда позволили садовнице иметь доход и образ жизни, от которого он отказался. Ролз отстаивает принцип дифференциации, ибо он препятствует неравенству, возникающему в силу природных и социальных случайностей. Но в этом примере мы не сталкиваемся с таким неравенством. В этом примере принцип дифференциации ведет не к устранению чьего-либо невыгодного положения, а вынуждает садовницу субсидировать дорогостоящий досуг теннисиста. Ей приходится оплачивать расходы, вызванные ее выбором, т. е. вызванные ее отказом от досуга ради более высокого дохода. Ему же не нужно оплачивать расходы, связанные с его выбором, т. е. связанные с его отказом от дохода ради досуга. Если следовать Ролзу, то получается, что она должна оплатить расходы, связанные с ее выбором, а также должна субсидировать его выбор. Это не способствует равенству, а подрывает его. В результате он ведет предпочтительный ему образ жизни (занимается праздным теннисом) и вдобавок получает некоторый доход из уплачиваемых ею налогов, тогда как она ведет предпочтительный ей образ жизни (занимается доходным садоводством) и теряет часть дохода в виде изымаемого у нее налога. Ей приходится частично отказаться от того, что придает ценность ее жизни, чтобы он мог иметь больше ценного для него. В этом смысле отношение к ним не является равным и законным.

Когда неравенство в доходе является следствием выбора, а не обстоятельств, принцип дифференциации не устраняет, а порождает несправедливость. Равная забота о людях предполагает, что они сами должны оплачивать расходы, вызванные их выбором. Плата за сделанный выбор — это оборотная сторона нашего интуитивного убеждения в том, что люди не должны расплачиваться за неравные условия жизни. Несправедливо находиться в невыгодном положении из-за неравных условий, но в равной мере несправедливо требовать, чтобы кто-то другой оплатил расходы, связанные с моим выбором. Если воспользоваться специальным языком, то можно сказать, что схема распределения должна быть "нечувствительной к одаренности" и "чувствительной к стремлениям". Участь людей должна зависеть от их стремлений в широком смысле (от их целей и жизненных планов), но не должна зависеть от полученного ими от природы и общества при рождении (т. е. не должна зависеть от обстоятельств, в которых им приходится претворять в жизнь свои стремления).

И Ролз не раз подчеркивал, что мы несем ответственность за расходы, связанные с нашими решениями. По сути, именно этим объясняется, почему в своей теории справедливости он учитывает причитающиеся людям доли первичных благ, а не уровень их благосостояния. При равной совокупности первичных благ те, чьи желания обходятся дорого, будут менее обеспечены, чем люди с более скромными запросами. Однако, замечает Ролз, отсюда не следует, что люди со скромными запросами должны субсидировать тех, кто более расточителен, ибо нам "свойственно нести ответственность за выбранные цели". Стало быть, "люди с менее дорогими запросами, видимо, сумели постепенно сообразовать свои вкусы с тем доходом и благосостоянием, на который они так или иначе могут рассчитывать; поэтому будет нечестно, если им придется иметь меньший доход, чтобы другие не страдали от последствий своей расточительности". Ролз вовсе не считает, что садовница должна субсидировать теннисиста. В действительности он не устает повторять, что цель его концепции справедливости — сгладить неравенства, влияющие на возможности людей, но не устранять неравенства, возникающие вследствие выбранного людьми образа жизни, за который они сами несут ответственность. К сожалению, принцип дифференциации не позволяет учесть различие между неравенствами, которые возникают вследствие нашего выбора, и теми, которые не являются следствием выбора. Поэтому в результате может возникнуть ситуация, когда одни люди будут вынуждены платить за решения, принимаемые другими, как это имеет место в случае с теннисистом, который получает меньший доход только благодаря своему выбору. По мнению Ролза, принцип дифференциации предназначен сгладить несправедливые последствия невыгодных социальных и природных обстоятельств, но, вместе с тем, происходит сглаживание оправданных последствий личного выбора.

Таким образом, хотя Ролз подчеркивает различие между выбором и обстоятельствами, его принцип дифференциации не согласуется с этим различием в двух важных аспектах. Этот принцип предназначен сгладить последствия случайного "распределения" природных способностей. Однако Ролз исключает природные первичные блага из списка, соответствующего наименее преуспевающему положению, поэтому те, кто незаслуженно страдает от природных недостатков, не получат компенсации. С другой стороны, люди несут ответственность за расходы, связанные с их решениями. Но принцип дифференциации допускает, чтобы одни люди субсидировали расходы, вызванные решениями других людей. Можно ли лучше реализовать "чувствительность к стремлениям" и "нечувствительность к одаренности"? Именно в этом видит свою цель Дворкин.

4.  ДВОРКИН О РАВЕНСТВЕ РЕСУРСОВ

Дворкин преследует ту же самую цель, которую ставил перед собой Ролз, выдвигая принцип дифференциации. Однако, по мнению Дворкина, идеалу "чувствительного к стремлениям" и "нечувствительного к одаренности" распределения отвечает другая схема. Его теория очень сложна и предполагает использование аукционов, программ страхования, свободных рынков и систем налогообложения, поэтому здесь невозможно изложить ее целиком. Я рассмотрю лишь некоторые из ее основных идей.

Для начала рассмотрим предложенную Дворкиным схему распределения, чувствительного к стремлениям. Ради простоты изложения вновь допустим, что от природы всем людям даны равные способности (решение Дворкиным проблемы неравных природных способностей будет рассмотрено чуть позже). В предлагаемом Дворкиным примере ресурсы общества выставлены для продажи на аукционе, в котором все принимают участие. Вначале покупательная способность всех участников одинакова и каждый имеет по 100 ракушек. На эти ракушки люди могут приобрести ресурсы, которые позволят им наилучшим образом осуществить их жизненные планы.

Аукцион удастся в том случае, если каждый будет доволен его результатом, то есть его собственный набор благ будет для него предпочтительнее любого другого, ибо в обратном случае он мог бы участвовать в торгах для приобретения любого другого набора благ. Это служит обобщением для случая с теннисистом и садовницей, у которых вначале было равное количество денег для приобретения земли, необходимой для избранной ими деятельности. При проведении аукциона все будут находиться именно в таком положении, то есть для любого человека его собственный набор благ будет наиболее предпочтительным. Дворкин называет это "тестом на зависть" (envy test). Успешное выполнение этого теста означает, что люди получают равное внимание и заботу, ибо различия между ними отражают лишь их различные стремления и представления о том, что составляет ценность их жизни. При успешном аукционе тест на зависть оказывается выполненным, и каждому человеку приходится оплатить расходы, связанные с его выбором.

Идея теста на зависть дает наиболее убедительное выражение либеральному эгалитарному представлению о справедливости. Полная реализация этой идеи на практике означала бы выполнение трех основные целей, сформулированных в теории Ролза, а именно: было бы соблюдено моральное равенство, были бы сглажены последствия неблагоприятных обстоятельств, случайных с моральной точки зрения, и каждый человек нес бы ответственность за сделанный им выбор. Такая схема распределения была бы справедливой, хотя она допускала бы некоторое неравенство доходов. У садовницы и теннисиста неравный доход, но это не означает, что к ним проявлена неодинаковая забота и уважение, ибо каждому из них предоставлена равная возможность вести избранный ими образ жизни и приобрести тот набор социальных благ, который лучше всего соответствует их представлениям о ценности жизни. Иными словами, никто не может пожаловаться, что при распределении ресурсов к нему отнеслись с меньшей заботой, чем к кому-либо еще, поскольку если бы для него оказался предпочтительнее другой набор благ, то он мог бы приобрести его. Трудно представить, чтобы в этих условиях были возможны законные жалобы [6].

К сожалению, аукцион будет выполнять тест на зависть только в том случае, если природные способности никого не поставят в невыгодное положение. В реальном мире аукцион не пройдет этого теста, ибо некоторые различия между людьми не являются следствием их выбора. Так, человек с физическими недостатками и слабым от рождения здоровьем сможет на свои сто ракушек приобрести такой же набор социальных благ, как и другие люди, однако из-за своих особых нужд он будет менее обеспеченным, чем другие. Поэтому он предпочел бы оказаться на месте людей, не имеющих физических недостатков.

Как же поступить с природными недостатками? Дворкин предлагает очень сложный ответ на этот вопрос, но мы подготовим для него почву, если рассмотрим сначала более простой случай. Для того, чтобы человек, поставленный в невыгодное положение, мог вести достойный образ жизни, ему потребуются дополнительные расходы, которые он должен будет покрыть из тех же ста ракушек. Почему бы не оплатить все эти дополнительные расходы из общего запаса социальных ресурсов до аукциона, а затем оставшиеся ресурсы поделить поровну через аукцион? До аукциона тем, кто находится в невыгодном положении, предоставляются социальные блага для компенсации неравенства в природных способностях, которое не является следствием выбора. И только после этого каждый через аукцион получает равную долю оставшихся ресурсов, которые он может использовать согласно своему выбору. В результате теперь выполнялся бы тест на зависть. Подобная компенсация перед аукционом обеспечивала бы всем равные возможности в выборе и осуществлении своих жизненных планов, а последующее равное распределение через аукцион гарантировало бы справедливое отношение к выбору каждого человека. Следовательно, распределение было бы одновременно нечувствительным к одаренности и чувствительным к стремлениям.

Однако это простое решение не даст желаемого результата. Дополнительные средства могут компенсировать лишь часть природных недостатков. Так, некоторым калекам можно вернуть мобильность здоровых людей, если предоставить им самые совершенные технические средства (возможно, очень дорогие). Но в других случаях этого достичь невозможно, ибо некоторые природные недостатки нельзя компенсировать никакими социальными благами. Представьте себе человека, имеющего разнообразные физические увечья и умственные отклонения или страдающего от неизлечимой болезни. Если предоставить ему дополнительные средства, то он сможет купить медицинское оборудование или оплатить помощь квалифицированного медперсонала. Это позволит избавить его от боли, если только она не является неустранимой. На деньги можно приобрести оборудование и продлить ему жизнь. Но никакое из этих средств никогда не сможет по-настоящему уравнять его условия жизни с условиями других людей. Никаких денег не хватит, чтобы люди с серьезными физическими увечьями могли вести образ жизни здоровых людей.

Полное равенство условий невозможно. Мы могли бы попытаться максимально уравнять условия. Но и это нельзя считать приемлемым решением. Поскольку для оказания помощи людям с серьезными физическими или умственными недостатками и для уравнивания условий их жизни с условиями здоровых людей никакой суммы денег не будет достаточно, нам, возможно, придется потратить на это все имеющиеся ресурсы. Если до начала аукциона мы будем использовать ресурсы для уравнивания условий, то их не останется для того, чтобы люди могли осуществить свой выбор (участвуя в торгах на аукционе). Однако одна из целей уравнивания условий заключается в том, чтобы предоставить каждому человеку возможность осуществить свои жизненные планы. От условий нашего существования зависят возможности осуществления наших стремлений. Именно поэтому эти условия важны, с моральной точки зрения, и именно поэтому неравенство этих условий имеет значение. Заботясь об условиях жизни людей, мы заботимся о том, чтобы они могли претворить в жизнь свои цели. Но если, пытаясь уравнять условия, мы не даем кому-либо достичь своей цепи, то наши намерения терпят крах.

Если мы не можем добиться полного равенства условий и если мы не должны всегда к этому стремиться, то что же нам делать? В свете этих трудностей становится понятным отказ Ролза от требования компенсации за природные недостатки. Учет природных недостатков при составлении списка, соответствующего положению наименее преуспевающих, похоже, создает неразрешимые проблемы. Мы не хотим игнорировать такие недостатки, но и не можем устранить их последствий. Можно ли что-нибудь предпринять помимо благотворительных мер, продиктованных состраданием и милосердием?

Решение Дворкина аналогично ролзовской идее исходной позиции. Оно предполагает несколько измененный вариант покрова неведения. Люди под покровом неведения не знают, какие природные способности получат при "распределении", и должны предположить, что все они подвержены риску оказаться с различными природными недостатками. Каждому человеку предоставляется равная доля ресурсов (100 ракушек) и предлагается решить, сколько средств из своей доли он готов выделить для страхования на тот случай, если ему "выпадет" страдать от физических и умственных недостатков или если его положение вследствие "распределения" природных способностей окажется невыгодным. Например, люди могли бы согласиться выделить 30 процентов из их набора ресурсов на такое страхование, и это обеспечило бы определенное покрытие расходов, связанных с возможными природными недостатками. Если такой страховой рынок оправдан и если удастся установить, какую страховку люди будут согласны купить на этом рынке, то мы могли бы воспользоваться системой налогообложения и попытаться добиться тех же результатов. Подоходный налог стал бы способом сбора страховых взносов, которые люди гипотетически согласны уплатить, а различные программы по социальному обеспечению, бесплатному медицинскому обслуживанию и безработице стали бы способом выплаты страховки тем, кому выпало страдать от природных недостатков, покрываемых данной страховкой.

Это промежуточная позиция между игнорированием неравных природных способностей и бесплодным стремлением уравнять эти условия. Это не было бы уходом от проблемы, ибо каждый согласился бы на определенное страхование. Было бы нерационально не позаботиться о себе на случай возможных бедствий. Но никто из нас не согласился бы потратить все свои ракушки на страхование, ибо тогда ничего не осталось бы для претворения в жизнь наших целей. Количество ресурсов общества, выделяемых на компенсацию за природные недостатки, определяется размером той страховки, которую приобрели бы люди, выплачивая страховые взносы из своего первоначального набора благ.

Однако и при такой схеме распределения некоторые люди незаслуженно окажутся в невыгодном положении, поскольку мы не добились нужного нам чувствительного к стремлениям и нечувствительного к одаренности распределения. Но эта цель недостижима для нас, какие бы меры мы не предпринимали, поэтому нам нужна теория "ближайшая к лучшей" (second-best). По мнению Дворкина, его схема распределения как теория справедливости является "ближайшей к лучшей", ибо она есть результат процедуры честного принятия решения. В этой процедуре к каждому относятся как к равному, и она исключает очевидные источники несправедливости, ибо никто не занимает привилегированного положения при приобретении страховки. Есть надежда, что каждый примет и признает честной компенсацию, которая будет выбрана в подобной гипотетической позиции равенства.

Может показаться, что нежелание Дворкина максимально сглаживать последствия природных недостатков означает недостаточное внимание к благополучию тех, кто оказался в невыгодном положении. В конце концов они не выбирали своих недостатков. Но если попытаться обеспечить наивысшую возможную страховку тем, кто оказался в невыгодном положении, то результатом будет "рабство талантливых". Рассмотрим, в каком положении окажутся те, кто должен платить страховые взносы, не получая при этом компенсации. "В этом случае 'теряет' тот, кто должен очень много и упорно работать, чтобы оплатить свой страховой взнос, ибо только после этого у него появится возможность найти 'баланс' между работой и потреблением, который был бы ему доступен сразу, не будь у него страховки. Если страховка достаточно велика, то она поработит застраховавшегося не только размером страхового взноса, но и в силу крайней невероятности того, что благодаря своим способностям он сможет достичь выбранного им уровня жизни, а это означает, что он должен будет работать в полную силу и ему не придется особенно выбирать, какую выполнять работу".

Тем, кому повезло в природной лотерее, придется быть как можно более продуктивными, чтобы суметь оплатить высокие страховые взносы, гипотетически выбранные ими на случай природных недостатков. Страхования из разумного ограничения, с которым согласились бы талантливые люди при выборе своего образа жизни, превратилось бы в определяющий фактор их жизни. Их таланты стали бы помехой, ограничивающей возможности их выбора, а не ресурсом, расширяющим эти возможности. В результате у более талантливых было бы меньше свободы при выборе предпочтительного для них сочетания досуга и потребления, чем у менее талантливых. Следовательно, для равной заботы о тех, кто находится в выгодном положении, и о тех, кто находится в невыгодном положении, нужно нечто иное, а не максимальное перераспределение в пользу тех, кто находится в невыгодном положении, хотя в этом случае последние будут испытывать зависть к одаренным [7].

По мнению Яна Нэрвесона, невозможность выполнения теста на зависть подрывает теорию Дворкина. Допустим, что в отличие от Джонса, способного обеспечить себе высокий доход, Смит родился с природными недостатками. Даже если мы облагаем Джонса налогом и он выполняет свои обязательства по страховке, вытекающие из нашего гипотетического аукциона, у него все равно будет более высокий доход, чем у Смита, а это незаслуженное неравенство. Как отмечает Нэрвесон, "Смит по любым меркам будет в реальном мире отставать от Джонса. Можем ли мы после этого с невозмутимым лицом утверждать, что несколько контрфактических высказываний, добавленных к набору реальных ресурсов, служат достаточной, с точки зрения серьезной теории равенства, компенсацией?". Тест на зависть не выполняется в реальном мире, поэтому, считает Нэрвесон, несколько странно утверждать, что мы обеспечили компенсацию, если добились выполнения этого теста в некоторой гипотетической ситуации.

Однако это возражение уводит нас от существа дела. Если в реальном мире мы не можем полностью уравнять условия, то неужели ничего нельзя сделать, не жертвуя нашим убеждением в том, что "распределение" природных и социальных условий носит случайных характер? Дворкин не утверждает, что его схема полностью компенсирует незаслуженные неравенства; он говорит лишь, что это лучшее, что мы можем сделать, не жертвуя нашими представлениями о справедливости. Для серьезной критики его теории нужно или показать, что можно лучше решить эту проблему, или обосновать, почему нам не следует стараться жить в соответствии с нашими представлениями о справедливости. Нэрвесон не делает ни того, ни другого.

(с) Эквиваленты в реальном мире: налоги и перераспределение

Если допустить, что модель страхования — это оправданное, хотя и не лучшее, решение проблемы уравнивания условий, то как мы могли применить ее на практике? Ее нельзя реализовать путем действительного заключения страховых соглашений, ибо предполагаемый ею страховой рынок был чисто гипотетическим. Что же тогда в реальном мире соответствует уплате страховых взносов и выдаче пособий по страховке? Ранее я уже говорил, что мы можем использовать налоговую систему для сбора страховых взносов с природно одаренных людей, а программы социального обеспечения — для выплаты страховок тем, кто из-за своих природных данных оказался в невыгодном положении. Однако по своим результатам налоговая система может только приблизительно соответствовать модели страхования. На это есть две причины.

Во-первых, на практике у нас нет возможности измерить относительные преимущества и недостатки людей. Одна из причин этого состоит в том, что, строя свои жизненные планы, люди среди прочего решают вопрос о том, как им дальше развивать свои способности. Часто одинаково одаренные люди могут в дальнейшем достичь разных уровней мастерства. Эти виды различий не заслуживают компенсации, поскольку отражают различие в сделанном выборе. Но изначально более одаренным людям легче развить свои таланты, и тогда различия в способностях будут частично отражать различия в природной одаренности, а частично — различия в сделанном выборе. В этом случае только часть различий в способностях заслуживает компенсации. Измерить эту часть крайне трудно.

Более того, невозможно до аукциона установить, что считать преимуществом. Оно зависит от того, какие навыки ценят люди, а это в свою очередь зависит от того, какие цели они ставят перед собой в жизни. Одни способности (например, физическая сила) сегодня менее важны, чем раньше, тогда как другие (например, абстрактное математическое мышление) сейчас ценятся выше. Нет никакой возможности установить — до того, как люди сделают свой выбор, — какие природные способности являются преимуществами, а какие — недостатками. Этот критерий постоянно изменяется (хотя и нерадикальным образом), но все его изменения отследить невозможно.

Как же тогда возможна справедливая реализация этой схемы страхования, если нельзя установить, какие вознаграждения обусловлены способностями людей, а какие — их стремлениями? Возможно, ответ Дворкина вызовет некоторое разочарование: мы облагаем налогом богатых, даже если кто-то стал богатым только благодаря своему усердию, не имея никаких данных от природы преимуществ, и поддерживаем бедных, даже если некоторые из них, подобно теннисисту, стали бедными в силу сделанного выбора, а не в силу своих природных недостатков. Таким образом, некоторые люди получат по страховке меньше, чем они гипотетически заплатили только потому, что благодаря своим усилиям они оказались в категории населения с более высоким доходом. А другие люди получат по страховке больше, чем заслуживают только потому, что они ведут дорогостоящий образ жизни.

Вторая трудность в применении рассматриваемой схемы состоит в том, что природные недостатки — это не единственная причина неравных условий (даже в обществе, где людям разной расовой, классовой и половой принадлежности предоставляются равные возможности). В реальном мире мы никогда не располагаем полной информацией, и поэтому тест на зависть может не сработать в силу непредвиденных обстоятельств. Из-за болезни растений садовница может в течение нескольких лет не получать урожая, что, безусловно, снизит ее доход. Однако в отличие от теннисиста она не выбирала непроизводительного образа жизни. Сокращение дохода стало результатом совершенно непредвиденной случайности, и было бы неправильно возлагать на садовницу все расходы, связанные с выбранным ею образом жизни. Если бы она знала заранее, что он обойдется ей столь дорого, она бы выбрала другой жизненный путь (в отличие от теннисиста, который предвидел все расходы, связанные с его образом жизни). Необходимо принять справедливое решение в отношении этих неожиданных расходов. Но если мы попытаемся компенсировать их по схеме страхования, аналогичной той, что использовалась в случае природных недостатков, то в итоге мы столкнемся со всеми недостатками упомянутой схемы.

Итак, есть две причины, почему недостижим идеал распределения, чувствительного к стремлениям и нечувствительного к одаренности. Нам бы хотелось, чтобы судьбу людей определял выбор, сделанный ими в начале их жизненного пути условиях справедливости и равенства. Но идея равных начальных условий включает в качестве допущений не только неосуществимую компенсацию за неодинаковую природную одаренность, но и недоступное знание о будущих событиях. Первая необходима для уравнивания условий, второе нужно для оценки расходов, связанных с нашим выбором, чтобы нести ответственность за них. Схема страхования — это ближайшее к лучшему решение этих проблем, а система налогообложения — ближайший к лучшему способ реализации этой модели. Поскольку существует дистанция между идеалом и практикой, неизбежно одни люди будут незаслуженно наказаны, оказавшись в неудачных условиях, тогда как другие получают незаслуженные субсидии для покрытия расходов, связанных со сделанным ими выбором.

Можем ли мы как-нибудь лучше реализовать схему распределения, чувствительного к стремлениям и нечувствительного к природной? Дворкин признает, что мы могли бы добиться более полного осуществления каждой их этих целей в отдельности. Однако эти цели тянут нас в противоположные стороны — чем больше мы стараемся сделать распределение чувствительным к стремлениям, тем больше вероятность того, что некоторые люди, поставленные в невыгодные условия, будут незаслуженно наказаны, и наоборот. И то, и другое — одинаково важное отклонение от идеала, и поэтому нельзя считать приемлемым решение, концентрирующееся на одной из этих целей за счет полного игнорирования другой. Мы должны использовать оба критерия, даже если в итоге ни один из них не будет выполнен полностью.

Это довольно неутешительный вывод. Дворкин убедительно показал, что при справедливом распределении следует определять, "какие аспекты экономического положения человека являются следствием сделанного им выбора, а какие — следствием преимуществ и недостатков, которые не были предметом выбора". Однако на практике его идеал оказывается "неотличимым по своим стратегическим следствиям" от теорий, подобных принципу дифференциации Ролза, в которых это различие не проводится. Гипотетические вычисления, которых требует теория Дворкина, столь сложны, а их институциональная реализация столь трудна, что преимущества этой теории невозможно реализовать на практике.

Тем не менее теория Дворкина важна. Его идея теста на зависть показывает со всей очевидностью, какой должна быть схема распределения, отвечающая основным целям теории Ролза: эта схема должна учитывать равенство людей, с точки зрения морали, должна предоставлять компенсацию за неравные условия и одновременно возлагать на индивидов ответственность за сделанный ими выбор. Возможно, имеется более подходящий механизм для реализации этих идей, чем система аукционов, программ страхования и налогообложения, которую разрабатывает Дворкин. Но если принять эти основополагающие посылки, то заслуга Дворкина состоит в том, что он прояснил их следствия для дистрибутивной справедливости.

Имеет смысл сделать небольшую паузу и окинуть взором изложенные аргументы. Вначале я рассмотрел утилитаризм, который привлекателен своим преимущественным истолкованием морали в терминах заботы о благосостоянии людей. Но, как мы видели, эта забота, будучи эгалитарной, необязательно требует максимизации благосостояния. Утилитаристская идея о равной значимости предпочтений всех людей была вполне убедительна как первая попытка выразить равную заботу о благосостоянии людей. Однако при ближайшем рассмотрении утилитаризм часто противоречит нашим представлениям о том, что значит обращаться с людьми как с равными, ибо в нем, в частности, отсутствует теория честных долей. Это дало повод Ролзу разработать концепцию справедливости, альтернативную утилитаризму. Анализируя преобладающие в обществе идеи о честных долях, мы обнаружили представление о том, что несправедливо наказывать людей за то, что является делом простой удачи, что связано с условиями, случайными, с моральной точки зрения, и неподвластными контролю людей. Именно поэтому мы требуем предоставления равных возможностей людям разной расовой или классовой принадлежности. Но это же интуитивное представление заставляет нас признать случайным распределение природных дарований людей. Это стало поводом для формулировки Ролзом принципа дифференциации, согласно которому более удачливые только тогда получают дополнительные ресурсы, когда это приносит пользу менее удачливым.

Однако принцип дифференциации — это излишне сильный и одновременно неудовлетворительный ответ на проблему незаслуженных неравенств. Он неудовлетворителен тем, что не обеспечивает никакой компенсации за природные недостатки; он является излишне сильным, ибо устраняет неравенства, отражающие различия в сделанном выборе, а не в обстоятельствах. Нам нужна теория более чувствительная к стремлениям и менее чувствительная к одаренности, чем принцип дифференциации Ролза. Теория Дворкина направлена на достижение этих двух целей. Но, как мы видели, эти цели недостижимы в чистом виде. Любая теория честных долей неизбежно будет теорией, ближайшей к лучшей. Предложенная Дворкиным схема аукционов и страхования — один из способов справедливого разрешения трений между этими двумя ключевыми целями либеральной концепции равенства.

Таким образом, теория Дворкина была реакцией на проблемы, возникшие в ролзовской концепции равенства, точно так же, как теория Ролза была реакцией на проблемы, возникшие в утилитаристской концепции равенства. Каждую можно рассматривать как попытку усовершенствовать, а не отбросить, основные интуитивные идеи, лежавшие в основе предшествующей теории. Эгалитаризм Ролза — это реакция против утилитаризма, но частично он является и дальнейшей разработкой ключевых интуитивных идей утилитаризма; то же самое можно сказать и об отношении между Дворкиным и Ролзом. Каждая из этих теорий отстаивает свои собственные принципы, обращаясь к тем самым интуитивным идеям, которые заставили людей принять предшествующую теорию.

5. ПОЛИТИКА ЛИБЕРАЛЬНОГО РАВЕНСТВА

Согласно одному распространенному взгляду на панораму политических сил, либералы занимают компромиссную позицию между более правыми либертарианцами, верящими в идеал свободы, и более левыми марксистами, верящими в идеал равенства. Предполагается, что это объясняет, почему либералы поддерживают государство всеобщего благосостояния, которое сочетает капиталистические свободы и неравенства с разнообразными уравнительными программами социального обеспечения. Но эта характеристика не точна, по крайней мере, в отношении рассмотренных мной либералов. Если они и допускают некоторые виды порождающих неравенство экономических свобод, то не потому что верят в свободу как в нечто противоположное равенству. Скорее, они полагают, что эти экономические свободы нужны для реализации их более общей идеи равенства. Один и тот же принцип, гласящий, что люди ответственны за свой выбор, побуждает либералов разрешить свободу рынка и в то же время побуждает их сдерживать рынок тогда, когда он наказывает людей за то, что не связано с их выбором. В основе признания свободы рынка и необходимости его сдерживания лежит одна и та же концепция равенства. Стало быть, либерал выступает в защиту смешанной экономики и государства всеобщего благосостояния не для того, чтобы найти компромисс между противоположными идеалами, "а для того, чтобы добиться наиболее полного осуществления на практике самого равенства".

Привела бы практическая реализация этой теории к известному нам государству всеобщего благосостояния? Трудно в точности сказать, какую именно политику предполагает эта теория. Она предлагает известное сочетание рыночных свобод и государственного налогообложения. Вместе с тем, она требует, чтобы каждый человек начинал свою жизнь, имея равную с другими долю общественных ресурсов, а это — мощный выпад против укоренившихся в нашем обществе классовых, расовых и половых различий. Для ликвидации этих укоренившихся иерархических отношений потребовалось бы проведение правительством довольно радикальной политики, включающей, например, национализацию богатства, ряд конструктивных мер, передачу предприятий в собственность работников, оплату труда домохозяек, введение общественного здравоохранения и бесплатного университетского образования и т. д. Нам пришлось бы рассмотреть эти мероприятия по очереди, чтобы установить, приближают ли они нас к результатам гипотетического аукциона, и ответ на этот вопрос очень часто будет зависеть от конкретных обстоятельств. Быть может, для реализации либерального равенства подошли бы наши современные программы перераспределения доходов, но им должно предшествовать единожды проведенное радикальное перераспределение богатства и собственности. Теория Дворкина не дает ответа на эти вопросы, она лишь устанавливает рамки, в которых их можно обсуждать.

Трудно с точностью предугадать последствия реализации теории Дворкина на практике, однако представляется несомненным, что в либерализме институциональные воззрения отстают от теоретических. По мнению Уильяма Коннолли, теоретические предпосылки либерализма совместимы с традиционными либеральными институтами, "ибо в условиях частнокорпоративной экономики роста государство всеобщего благосостояния можно считать проводником свободы и справедливости". Однако, заявляет он, потребности частной экономики идут вразрез с принципами справедливости, лежащими в основе государства всеобщего благосостояния. Для осуществления программ перераспределения государству всеобщего благосостояния нужна растущая экономика, но структура этой экономики такова, что ее рост может быть обеспечен только благодаря мерам, идущим вразрез с принципами справедливости, лежащими в основе программ социального обеспечения.

По мнению Коннолли, это привело к "бифуркации либерализма". Одно его направление сохраняет верность традиционным либеральным институтам и призывает людей умерить свои ожидания в отношении справедливости и свободы. Другое направление (к которому Коннолли причисляет Дворкина) заявляет о своей приверженности принципам, но "эта приверженность либеральным принципам во всё большей степени дополняется отходом от решения практических вопросов... этот принципиальный либерализм не чувствует себя уютно в цивилизации продуктивности, но и не готов оспаривать ее гегемонию". Думаю, это точно характеризует положение современного либерализма. Идеалы либерального равенства неотразимо привлекательны, но они требуют реформ более глобальных, чем те, которые явным образом допускают Ролз и Дворкин. Не оспаривается ими и "цивилизация продуктивности", сохранение которой предполагает увековечение, а порой и усиление укоренившихся расовых, классовых и половых неравенств.

Дворкин часто пишет так, как если бы наиболее очевидным или вероятным результатом реализации его концепции справедливости было бы увеличение числа переводных платежей между носителями существующих социальных ролей. Но его теория имеет следствием более радикальную реформу, а именно — изменение самого способа определения существующих ролей. Он признает, что в число наиболее важных ресурсов, которыми располагает человек, входят такие компоненты, как возможности профессионального роста, личного совершенствования и выполнения обязательств. Они имеют доминирующее значение не для материального вознаграждения за выполняемую человеком работу, а для социальных отношений, влекомых этой работой. Как правило, люди отказались бы от социальных отношений, которые исключают эти возможности или предоставляют одним людям более благоприятные условия их реализации, а другим — менее выгодные. В позиции равенства женщины не выбрали бы систему социальных ролей, в которой "мужские" профессии признаны лучшими и доминирующими над "женскими". И рабочие не согласились бы признать излишне подчеркиваемое различие между "умственным" и "физическим" трудом. Мы знаем, что в позиции равенства люди не выбрали бы этих ролей, поскольку эти роли создавались без согласия женщин и рабочих и, по сути, часто требовали лишения их юридических и политических прав. Например, против существующего распределения полномочий между врачами и медперсоналом выступили женщины, работающие в сфере здравоохранения, а против системы "научного управления" выступили рабочие. И те, и другие изменения приняли бы существенно иную форму, если бы женщины и рабочие располагали такой же властью, как мужчины и капиталисты.

Согласно Дворкину рост переводных платежей оправдан, ибо вполне можно предположить, что бедные пожелали бы выполнять более высоко оплачиваемую работу, если бы они вступали в рыночные отношения на равных для всех условиях. Но можно также предположить, что если бы бедные вступали в рыночные отношения на равных условиях, они не приняли бы отношений, допускающих власть и господство одних над другими. У нас есть немало свидетельств как в пользу первого, так и в пользу второго предположения. Поэтому либералам следует не только перераспределять доход между врачами и медсестрами или между рабочими и капиталистами, но следует также позаботиться о том, чтобы врачи и капиталисты не имели возможности устанавливать отношения господства и подчинения. Справедливость требует, чтобы положение людей согласовывалось с результатами применяемых Ролзом и Дворкиным гипотетических тестов не только в отношении их доходов, но и в отношении социальной власти. Уделять исключительное внимание перераспределению доходов — значит совершать "великую ошибку реформаторов и филантропов... — устранять последствия несправедливой власти вместо того, чтобы искоренять саму несправедливость".

Интересно отметить, что сам Ролз отрицает возможность реализации принципов либерального равенства в государстве всеобщего благосостояния. Он предлагает совершенно иную идею — "демократию владения собственностью" (property-owning democracy). Различие между ними было охарактеризовано им так: "Капитализм государства всеобщего благосостояния (в его общепринятой трактовке) допускает серьезное классовое неравенство при распределении материальных и человеческих ресурсов, однако стремится сгладить различия в рыночных последствиях этого неравенства через перераспределение налогов и программы переводных платежей. Демократия владения собственностью, напротив, имеет целью резкое сокращение неравенства в основном распределении собственности и богатства и обеспечение большего равенства возможностей при формировании и развитии человеческих ресурсов, поэтому в ней с самого начала функционирование рынка порождает меньше неравенств. Таким образом, два альтернативных режима представляют собой две альтернативные стратегии обеспечения справедливости в политической экономии. Капитализм государства всеобщего благосостояния принимает как данное значительное неравенство в исходном распределении собственности и дарований, а затем ex post стремится перераспределить доход; демократия владения собственностью ex ante стремится к большему равенству в распределении собственности и дарований и, соответственно, в ней меньший вес имеют последующие меры по перераспределению" [8].

Такой способ борьбы с неравенством, утверждает Ролз, будет препятствовать разделению труда, когда одни господствуют, а другие — деградируют: "никому не придется рабски зависеть от другого и быть обреченным на монотонные и рутинные занятия, притупляющие мысль и чувство".

К сожалению, Ролз не дает подробной характеристики этой демократии владения собственностью. Как отметил один из критиков, "этот аспект так и не вошел в основное содержание его концепции справедливости". Если не считать более чем умеренного предложения ограничивать наследуемые достояния, Ролз не говорит нам ничего о том, как противодействовать несправедливости в нашем обществе, и даже не дает понять, что имеется серьезная несправедливость, которой следует противодействовать. Поэтому понятно, почему большинство критиков считают, что Ролз предложил "философскую апологию эгалитарной разновидности государства всеобщего благосостояния".

По мнению Дворкина, эгалитарную посылку, лежащую в основании ролзовской (и его собственной) теории, "нельзя отбросить во имя другого более радикального понятия равенства, поскольку такового не существует". На деле, видимо, эта посылка имеет более радикальные следствия, чем признают Дворкин и Ролз, — следствия, которые нельзя согласовать с традиционными либеральными институтами. Вполне может быть, что полная реализация ролзовской или дворкинской идеи справедливости приблизила бы нас к рыночному социализму, а не к капиталистическому государству всеобщего благосостояния. Возможно, она подвела бы нас к радикальным изменениям в отношениях между полами. Государство всеобщего благосостояния не положило конец растущей феминизации бедности, и если эта тенденция сохранится, то в 2000 г. в Америке ниже черты бедности окажутся только женщины и дети. Излишне добавлять, что ни в исходной позиции Ролза, ни при аукционе Дворкина такое неравномерное распределение не должна быть следствием свободно принятых решений. Однако ни тот, ни другой теоретик ничего не говорят о том, как устранить это систематическое обесценивание социальной роли женщин. Ролз, по сути, определяет свою исходную позицию (как собрание "глав семей") и принципы распределения (как измеренный "семейный доход") таким образом, что вопросы справедливых отношений внутри семьи по определению исключаются из рассмотрения. Из всех вопросов, от решения которых отстранились современные либералы, неравенство полов — самое серьезное упущение, с которым либеральные институты, кажется, менее всего способны справиться.

Стало быть, отношение между современной либеральной теорией и традиционной либеральной политикой неясно. В ряде аспектов они оказались оторванными друг от друга. Либерализм часто, в противовес радикальной и критической теории, называют "господствующей" политической теорией. В одном отношении эта характеристика точна, ибо Ролз и Дворкин пытаются сформулировать идеалы, которые, как они полагают, образуют моральную основу нашей либерально-демократической культуры. Но в другом отношении эта характеристика не точна, ибо она предполагает, что либеральные теории должны всецело оправдывать господствующую либеральную политику и всецело отвергать политические программы, разрабатываемые в других традициях. Было бы неверно полагать, что представленное мной описание либерального равенства обязательно согласуется с любым либеральным институтом и обязательно направлено против любой социалистической и феминистской программы.

Бытует мнение, что поскольку либералы поддерживают более радикальные реформы, то они отказались от своего либерализма. Это крайне узкий взгляд на вещи, особенно если учесть исторические связи между либерализмом и радикализмом. Вместе с тем, это ошибочное мнение, ибо как бы далеко ни уводили нас либеральные принципы от традиционной либеральной политики, они безусловно остаются либеральными принципами. В этом разделе я попытался обосновать, что либералам следует всерьез подумать о выборе более радикальной политики [9]. В последующих главах я постараюсь показать, что радикальным теоретикам следует всерьез подумать о принятии либеральных принципов. Я постараюсь показать, что точно так же, как либеральная политика часто оказывает плохую услугу либеральным принципам, так и радикальные принципы часто оказывают плохую услугу радикальной политике.

[1] Ролз предлагает несколько дополнительных аргументов в пользу своих принципов справедливости. Например, Ролз обосновывает, что его принципы удовлетворяют требованиям "гласности" и "стабильности" в большей мере, чем альтернативные теории справедливости. Принципы справедливости должны быть всем известны и легко применимы на практике, а соответствующее чувство справедливости должно быть стабильным и "самоподдерживающим" (например, "груз обязательств" не должен быть слишком тяжелым). Ролз иногда придает важное значение этим аргументам в обосновании своей теории, но поскольку они не формулируют определенной теории справедливости, они носят вспомогательный характер по отношению к двум основным, изложенным нами, аргументам. Краткое изложение вспомогательных аргументов см. в кн.: Parekh В. Contemporary Political Thinkers. Martin Robertson: Oxford, 1982.

[2] Именно это обвинение в несправедливости традиционного естественного состояния отделяет Ролза от другой традиции в разработке с теории договора, идущей от Гоббса к таким современным теоретикам, как Давид Готнер и Джеймс Бьюкенен. Подобно Ролзу, они надеются вывести принципы, регулирующие социальную жизнь, на основе идеи соглашения, заключенного в исходной позиции. Однако, в отличие от Ролза, соглашение в их трактовке имеет целью достижение не справедливости, а взаимной выгоды, и поэтому исходная ситуация допускает, а по существу, неизбежно отражает существующие в реальном мире различия в умении людей торговаться. Я рассмотрю этот второй подход к теории договора в главе 4, где, в частности, речь пойдет о том, следует ли вообще считать теории о взаимной выгоде теориями справедливости.

[3] Ролз отмечает, что выбор принципов справедливости в исходной позиции отличается в одном принципиальном отношении от случая разрезания пирога, когда неизвестно, кому какой кусок достанется. По его мнению, в первом случае мы имеем пример "чистой процедурной справедливости", а во втором — пример "совершенной процедурной справедливости". И в том, и в другом случае предполагается, что справедливый результат гарантирует сама процедура. Однако в первом случае нет "независимого и уже заданного критерия справедливости", тогда как во втором случае такой критерий имеется. Но это различие является преувеличенным, поскольку, как мы увидим дальше, существует несколько "независимых и уже заданных критериев" для оценки результатов выбора в исходной позиции. В любом случае оба примера имеют общий признак, на который я хотел бы обратить внимание читателей: и в том, и в другом примере неведение выступает условием непредвзятого решения.

[4] Ролз отрицает какое-либо существенное сходство между его контрактуализмом и позицией идеального сторонника Хэйра. Как отмечает Бэрри, это отрицание "кажется простым сотрясением воздуха". Стоит только пожалеть, что Ролз преувеличивает различие между его теорией и теорией Хэйра, ибо это преувеличение не в пользу теории Ролза.

[5] Это возражение выдвинуто Бэрри и Сеном, хотя они ошибаются, объясняя эту проблему приверженностью Ролза к использованию первичных благ для описания наименее обеспеченного положения. В действительности же проблема заключается в неполном использовании Ролзом идеи первичных благ, т. е. в его произвольном исключении природных первичных благ из списка, соответствующего наименее обеспеченному положение. Ролз обсуждает идею компенсации за природные недостатки только в рамках рассмотрения "принципа исправления", согласно которому компенсация призвана устранить прямые последствия физических или умственных недостатков и тем самым создать равенство возможностей. Ролз справедливо отвергает эту идею как одновременно неосуществимую и нежелательную. Но почему бы не считать компенсацию способом устранения незаслуженного неравенства в отношении всех первичных благ. Компенсация расходов, связанных с природными недостатками людей, которые их не выбирали, должна быть выполнена не для того, чтобы эти люди могли на равных условиях конкурировать с другими, а для того, чтобы они могли иметь такие же возможности для ведения удовлетворительного образа жизни.

Согласно некоторым авторам Ролз в действительности поддерживает компенсацию за природные недостатки, но трактует ее не как вопрос справедливости. Он считает наши обязательства перед людьми с природными недостатками "долгом милосердия" или "требованием морали". Вместе с тем, обязательства перед людьми с природными недостатками — это не вопрос простой благотворительности; их выполнение в обязательном порядке должно отслеживаться государством, но в то же время они не выражают и требования справедливости. Согласно Погжу и Мартину теория справедливости Ролза касается "фундаментальной справедливости", тогда как компенсация людям с природными недостатками имеет отношение к "всеобщей честности вселенной". К сожалению, ни тот, ни другой автор не разъясняют ни этого различия, ни того, как оно согласуется с подчеркиваемой Ролзом необходимостью "сглаживания последствий природной случайности и социальной фортуны". Например, по мнению Мартина, сглаживание последствий различающихся природных способностей — это вопрос фундаментальной справедливости, в то время как сглаживание последствий природных недостатков — это вопрос милосердия. Не вполне понятно, как в рамках ролзовского подхода можно обосновать такое различие. (С точки зрения Брайна Бэрри, это ограничение оправданно только в том случае, если Ролз полностью откажется от идеи справедливости как равного внимания и примет гоббсовскую трактовку справедливости как взаимной выгоды).

[6] Нет ничего невозможного в том, что люди будут возражать, даже если выполняется тест на зависть. Тест на зависть ничего не говорит о благополучии людей, поэтому вполне возможно, что из двух одинаково одаренных людей один будет чувствовать себя несчастным, а другой — счастливым. Тест на зависть говорит нам лишь о том, что несчастный человек был бы еще более несчастным, если бы вместо своего набора ресурсов имел ресурсы другого человека. Представьте себе человека, который угрюм и неразговорчив независимо от того, какими средствами он располагает и на какой успех рассчитывает в своих планах. В этом случае выполнение теста на зависть не будут одинаково выгодным для каждого из этих людей. Поскольку несчастный человек не способен справиться со своей врожденной раздражительностью, он мог бы претендовать на дополнительные ресурсы. (С другой стороны, поскольку ex hypothesi его несчастье связано не с имеющимися у него средствами, то неясно, можно ли поправить его беду каким-либо перераспределением).

Этот пример свидетельствует о неадекватности простой типологии Дворкина, склонного все относить или к стремлениям (которые для него лишь иное название важных личностных выборов) или к ресурсам (которые он трактует как условия, не подлежащие выбору). Но имеются характеристики личности или психологические предрасположенности (например, раздражительность), которые не так-то просто отнести к той или иной категории, но которые влияют на величину пользы, извлекаемой людьми из социальных ресурсов. Хотя у меня нет возможности проанализировать более глубоко эти случаи, я полагаю, что они (наряду со случаями пристрастий) лишь усложняют цели и методы теории Дворкина, а не подрывают ее. (По мнению Дворкина, пристрастия и врожденную угрюмость можно считать природным недостатком, от которого нужно было бы страховаться наряду с другими видами умственной и физической недееспособности).

[7] Помимо игнорирования обстоятельств и стремлением их уравнять, возможны и промежуточные решения, аналогичные схеме страхования Дворкина. Одним из таких возможных решений является предложенная А. Сеном схема "равенства способностей" (equality of capacities), которой придерживается и Ролз в вопросе о людях с физическими и умственными недостатками. Сен предлагает выплату пособий людям с природными недостатками, но эти пособия выплачиваются, только если речь идет об "основных способностях", они не предполагают полного уравнивания условий, которое Дворкин отвергает как неосуществимое. В какой мере это возможно и насколько эта схема по своим результатам будет отличается от схемы страхования Дворкина, сказать трудно.

[8] Если, по мнению Дворкина, для справедливого распределения потребовалось бы большее перераспределение богатства, чем обеспечивается в настоящее время, то для Ролза справедливое распределение потребовало бы меньшего перераспределения. Видимо, он считает, что при демократии владения собственностью рыночные доходы будут согласовываться с принципом дифференциации, а, по сути, будут соответствовать и дворкинскому чувствительному к стремлению и нечувствительному к одаренности распределению. Поэтому он выступает против прогрессивного подоходного налога и глобального перераспределения рыночных доходов. Видимо, подобно Миллю, Ролз полагает, что социальное обеспечение "имело бы мало смысла", если бы "собственность была распределена удовлетворительным способом". Так, если Дворкин отрицает необходимость равного распределения собственности, то Ролз отрицает необходимость справедливого перераспределения доходов. Ибо даже в его демократии владения собственностью будут сохраняться как незаслуженные различия в рыночных доходах, вызванные различиями в природной одаренности людей, так и незаслуженные различия в потребностях, связанные с природными недостатками и другими неудачными обстоятельствами.

Это указывает на другое интересное различие между Ролзом и Дворкиным. Ролз полагает, что на практике принцип дифференциации будет совпадать с дворкинским чувствительным к стремлениям и нечувствительным к одаренности распределением, поскольку сам рынок ведет к такому распределению. И Дворкин считает, что его схема распределения на практике будет совпадать с принципом дифференциации Ролза, но по той причине, что ни рынок, ни правительство не способны установить, где проходит граница между дарованиями и стремлениями. Получается, что каждый из них убежден в совпадении их теорий на практике, но находит тому противоположные объяснения.

[9] Прежде всего я хотел показать, что либеральное эгалитарное представление об идеально справедливом обществе предполагает решение довольно радикальных задач. Другой вопрос — следует ли либералам прибегать к радикальным средствам при решении этих задач. Со всей очевидностью можно сказать, что в этом вопросе Ролз и Дворкин являются реформистами, а не революционерами. И тот, и другой убеждены, что уважение к свободе людей имеет приоритетный характер и накладывает ограничения на способы достижения справедливого распределение материальных ресурсов. У меня нет возможности обсуждать здесь этот вопрос, хотя позиция Ролза и Дворкина представляется мне довольно произвольной и необоснованной, если принять во внимание мотивы тех, кто участвует в заключении договора.

Kymlicka W. Contemporary Political Philosophy: Introduction. Clarendon Press, 1990, p. 50—94. © by Beveriey Slopen Literary Agency. Toronto.

Пер. Л.Б. Макеевой.
Уил Кимлика. Либеральное равенство // Современный либерализм. М., 1998. С. 138-190.