| Г. ХАРТ СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРАВА 1 Я буду защищать тезис о том, что если вообще существуют какие-либо моральные права, из этого следует, что существует по крайней мере одно естественное право, равное право всех людей на свободу. Говоря о существовании такого права, я имею в виду, что в отсутствие определенных особых условий, определяющих равный статус этого права, любой взрослый человек, способный к выбору, (1) имеет право на отказ от принуждения или ограничений по отношению к нему со стороны других людей, за исключением случаев, связанных с предотвращением принуждения или ограничений, и 2) свободен выполнять (т.е. не имеет обязательств воздерживаться от выполнения) любое действие, не являющееся принуждающим или ограничивающим, или таким, целью которого является причинение вреда другим людям. 2 У меня есть две причины считать равное право всех людей на свободу естественным правом, и обе эти причины всегда выделялись классическими теоретиками естественных прав. (1) Это право таково, что его имеют все люди, способные к осуществлению выбора; они имеют его в силу того, что они люди, а не только тогда, когда они являются членами какого-либо общества или находятся в некотором особом отношении друг к другу. (2) Это право не создается, и его не обретают посредством добровольных действий, в отличие от других моральных прав. 3 Конечно, вполне очевидно, что мой тезис не столь амбициозен, как традиционные теории естественных прав, так как хотя, по моему мнению, люди имеют равное право на свободу в отмеченном выше смысле, ни один человек не имеет абсолютного или безусловного права выполнять или не выполнять определенное действие или требовать по отношению к себе какого-либо определенного отношения. В особых условиях принуждение и ограничение любого действия может быть непротиворечивым образом оправдано с помощью общего принципа. Таким образом, из моей аргументации не следует, что люди имеют какие-либо другие права (за исключением права на свободу), которые было бы “абсолютным”, “неуничтожимым” и “непредписуемым”. Возможно для многих это уменьшит важность моих утверждений, однако я полагаю, что принцип, согласно которому все люди имеют право на свободу, хотя и может показаться небогатым, возможно был бы достаточным принципом, с помощью которого политические философы либеральной традиции могли бы обосновать любую программу действий, даже если они на самом деле утверждали большее. Но мое утверждение о существовании этого единственного естественного права может показаться неудовлетворительным в другом отношении: это лишь условное утверждение: если существуют какие-либо моральные права, то должно существовать это естественное право. Возможно в наши дни немногие станут отрицать, как это делалось ранее, существование моральных прав; так как по сути такое отрицание являлось обычно возражением против философского утверждения об “онтологическом статусе” прав, и это возражение сейчас выражается не в форме отрицания существования моральных прав вообще, а в отрицании некоторого предполагаемого логического сходства между предложениями, которые используются для утверждения о существовании прав, и другими типами предложений. Но по-прежнему важно помнить о том, что могут быть кодексы поведения, вполне уместно называемые моральными кодексами, (хотя, конечно, мы можем сказать, что они “несовершенны”), в которых не используется понятие отдельного права, и что нет ничего противоречивого или абсурдного в кодексе или системе морали, состоящих целиком из предписаний, или в кодексе, который предписывает только то, что должно быть сделано для достижения счастья или некоторого идеала личного совершенства. 4 Действия людей в таких системах оценивались бы или критиковались с точки зрения следования предписаниям или как хорошие или плохие, правильные или неправильные, умные или глупые, уместные или неуместные, но никто в такой системе не имел бы, не пользовался и не мог притязать на права, а также попирать или нарушать их. Таким образом, те, кто жил бы в соответствии с такими системами, не могли бы, конечно, быть привержены равному и всеобщему праву на свободу. Кроме того (и это одно из отличий понятия “право” от других моральных понятий), нельзя было бы привести параллельный аргумент, который бы показывал, что из того голого факта, что действия признаются как такие, которые либо должны, либо не должны выполняться, или как правильные, неправильные, хорошие или плохие, следует, что под эти категории подпадает какой-либо определенный тип поведения. I. (А) Юристы в собственных целях провели достаточно подробный анатомический анализ понятие юридического права, и некоторые полученные результаты 5 имеют ценность для прояснения утверждений, имеющих форму: “Х имеет право на…” и за пределами юридических контекстов. Конечно, невозможно просто отождествить моральные и юридические права, однако межу ними существует тесная связь, и это, само по себе, является одной из черт, которая отличает моральное право от других фундаментальных моральных понятий. Дело не только в том, что люди, как правило, говорят о своих моральных правах главным образом, когда заявляют о своей принадлежности к правовой системе, но в том, что понятие права относится к той сфере морали, задача которой состоит именно в определении того, может ли свобода одного человека быть ограничена свободой другого 6, и, таким образом, определить, какие действия могут быть сделаны предметом принуждающих юридических правил. Слова “droit”, “diritto” и “Recht”, используемые континентальными юристами, непросто перевести на английский язык, и английским юристам они кажутся находящимися в неустойчивом равновесии между правом и сферой морали, но в действительности они отграничивают сферу морали (мораль права), которая имеет особые характеристики. Она включает такие понятия, как справедливость, честность, права и обязательства (в том случае, когда последнее не используется многими философами морали в качестве затуманивающего общего ярлыка для описания всех действий, которые мы обязаны выполнять с моральной точки зрения или воздерживаться от их выполнения). Наиболее важная общая характеристика этой группы моральных понятий заключается в том, что здесь отсутствует неконгруэнтность, напротив, есть даже особого рода конгруэнтность в использовании силы или угрозе такого использования для обеспечения того, что то, что является справедливым, честным, или чьим-то правом, будет на самом деле осуществлено (сделано), так как именно в этих обстоятельствах принуждение другого человеческого существа является обоснованным (законным). Кант в “Учении о праве” рассматривает обязательства, которые возникают в этой области морали, под рубрикой officia juris, “которые не требуют, чтобы уважение к долгу само было определяющим принципом воли” и противопоставляет их officia vertutis, которые не имеют моральной ценности, если не выполняются во имя морального принципа. Я думаю, он имеет в виду то, что мы должны выделять из всей сферы морали принципы, регулирующие должное распределение человеческой свободы, которые сами по себе позволяют одному человеку (с точки зрения морального закона) определить посредством своего выбора, как должен поступать другой. При этом, если отношения людей строятся в соответствии с этими принципами, обеспечивается некоторая специфическая моральная ценность (которая отличается от нравственной добродетели, в которой манифестирует себя добрая воля), даже если для обеспечения этого необходимо использовать принуждение, так как только при условии соблюдения этих принципов, свобода будет распределена между людьми должным образом. И мне кажется, очень важной характеристикой морального права является то, что его носитель воспринимается как имеющий моральное оправдание для ограничения свободы другого, и он имеет это оправдание не потому, что действие, выполнения которого он вправе потребовать от другого, обладает некоторым моральным качеством, но просто в силу того, что в имеющихся обстоятельствах определенное распределение человеческой свободы будет сохранено только если ему будет позволено (на основе своего выбора) определить, как должен вести себя тот самый другой. (B) Лучше всего я могу продемонстрировать эту особенность морального права, вновь обратившись к вопросу о том, являются ли коррелятами моральные права и “обязанности”. 7 Утверждение о том, что они являются средствами, что, предположительно, каждое утверждение формы “Х имеет право на…” влечет и само следует из “Y имеет обязанность (не)…”, и на этой стадии мы не должны предполагать, что значениями переменных “X” и “Y” должны быть разные лица. Уже очевидно, что имеется одно значение “права” (которое я уже упоминал), такое, что из того, что Х имеет право не следует, что Х или кто-то другой имеет обязанность. Юристы выделили права в этом смысле и назвали их “свободами” – просто для того, чтобы отличить их от прав в центральном и важном смысле этого понятия, когда право в качестве коррелята имеет обязанность. Прежнее значение “права” необходимо для описания тех сфер человеческой жизни, где конкуренция, по крайней мере с моральной точки зрения, не вызывает возражений. Двое идущих рядом людей видят десятидолларовую банкноту на дороге на расстоянии двадцати ярдов, при отсутствии какой-либо информации о ее владельце. Ни один из них не имеет “обязанности” позволить другому ее поднять; в этом смысле каждый из них имеет право поднять эту банкноту. Конечно, может быть множество вещей, которые каждый из них “обязан” не делать, устремившись к месту нахождения банкноты, – ни один из них не может убить или ранить другого – и, в соответствии с этими “обязанностями” существуют права на такое воздержание со стороны другого. Уместность с моральной точки зрения всей экономической конкуренции подразумевает это минимальное значение “права” при котором утверждение “Х имеет право на…” означает лишь то, что Х не связан “обязанностью” не делать этого. Гоббс увидел, что выражение “право” может иметь такое значение, но он ошибался, если полагал, что из того, что Х имеет право, никоим образом не может следовать, что Y имеет обязанность, или, по крайней мере, обязательство. (С) Более важным для наших целей является вопрос о том, для всех ли моральных “обязанностей” существуют соответствующие моральные права, так как те, кто утвердительно отвечал на этот вопрос, обычно предполагали, без достаточного рассмотрения, что иметь право просто означает возможность получить выгоду от выполнения “обязанности”, хотя, на самом деле, это условие недостаточное (и возможно не необходимое) для владения правом. Так, если животные и младенцы получают выгоду от выполнения нами наших “обязанностей” не относиться к ним плохо, то говорят, что следовательно они имеют права на должное обращение. Все следствия из такого рассуждения обычно не выводятся; большинство не решились сделать вывод о том, что мы имеем права по отношению к самим себе, вследствие того, что получаем выгоду в результате исполнения наших “обязанностей” заботиться о сохранении своей жизни или развитии талантов. Но моральная ситуация, возникающая вследствие обещания (где язык прав и обязанностей, созвучный юридическому, является наиболее уместным) наиболее ясно иллюстрирует, что понятие о наличии права, и понятие о получении выгоды от исполнения другим своей “обязанности”, не являются тождественными. Х обещает Y в обмен на некоторую услугу, что он будет присматривать за старой матерью Y в его отсутствие. Из этого взаимодействия возникают права, но безусловно, лицом, которому было высказано обещание, является Y, а не его мать, которая имеет или владеет этими правами. Конечно, мать Y – лицо, по отношению к которому у Х имеется обязательство, а также лицо, получающее выгоду из выполнения им этого обязательства, но лицом, перед которым у Х имеется это обязательство, является Y. Это некоторая обязанность или долг перед Y , – таким образом, это Y , а не его мать, чье право проигнорирует, и по отношению к кому плохо поступит Х, если не выполнит своего обещания, хотя физический ущерб может быть нанесен матери. И именно Y имеет моральное притязание к Х, вправе рассчитывать на то, что за его матерью будут присматривать, именно он может отказаться от этого притязания и освободить Y от этого обязательства. Другими словами, Y с моральной точки зрения может сделать выбор и определить, как будет действовать Х и, таким образом, ограничить свободу выбора Х; и именно этот факт, а не тот факт, что он получает от этого выгоду, позволяет сказать, что он имеет право. Конечно, часто человек, которому обещают, является единственным человеком, получающим выгоду в случае его исполнения, но это не является достаточным основанием для отождествления “наличия права” с “получением выгоды от выполнения обязанности”. Для всей логики прав важно, что, хотя человек, получающий выгоду вследствие исполнения обязанности, выявляется путем рассмотрения возможной ситуации, в которой эта обязанность не выполняется, человек, который имеет право (кому это положено или полагается), определяется путем рассмотрения взаимодействия или предшествующей ситуации, или отношений между сторонами, являющихся источником “обязанности”. Эти соображения должны послужить аргументом не распространять понятие права на должное обращение на животных и младенцев, относиться к которым “не должным образом” плохо, так как моральная ситуация в данном случае просто и адекватно может быть описана так, что относиться к ним не должным образом плохо, или как то, что мы не должны к ним относиться плохо, или, на обобщенном философском языке “обязанностей” можно сказать, что у нас имеется обязанность не относится к ним плохо. 8 Если обыденное словоупотребление позволяет нам говорить о правах животных или младенцев, то при этом понятие “права” употребляется впустую, и это будет смешивать ситуацию с другими, отличными от нее, моральными ситуациями, когда выражение “право” имеет определенную силу и не может быть заменено другим моральными выражениями, о которых я говорил. Возможно некоторой ясности в этом вопросе можно добиться, рассмотрев значение предлога “по отношению” (to) в выражении “иметь обязанность по отношению к Y” или “быть связанным обязательством перед Y” (где Y – это имя человека), так как оно существенно отличается от значения этого предлога в “сделать что-либо по отношению к” или “причинить вред” (to Y), где предлог указывает на лицо, которого затрагивает это действие. В первой паре выражений “to” явно не имеет этой силы, но указывает на человека, по отношению к которому человек связан моральным обязательством. Это разумное развитие понятия “связи” (vinculum juris: obligare); точная фигура речи означает не двух людей, связанных цепью, но одного связанного человека, при этом другой конец цепи находится в руках другого человека, который может делать с ней все, что пожелает. 9 Таким образом, представляется абсурдным говорить о наличии “обязанностей” или о том, что мы имеем обязанности перед самими собой – конечно, у нас могут быть “обязанности” не причинять себе вреда, но что можно иметь в виду (после того, как мы поняли различие между двумя различными значениями (to)), настаивая на том, что мы имеем обязанности или обязательства по отношению (to) к себе не причинять вреда себе? (D) Существенная связь между понятием права и оправданным ограничением свободы одного человека другим, может быть ослаблена, если мы рассмотрим кодексы поведения, которые не претендуют на наделение правами, но лишь предписывают то, что должно быть сделано. Большинство мыслителей в традиции естественного права вплоть до Хукера понимали естественное право таким образом: существовали естественные обязанности, соблюдение которых безусловно принесло бы выгоду человеку – вещи, которые должны быть сделаны для того, чтобы способствовать реализации естественной цели человека – но не естественные права. И, конечно, существует множество типов кодексов поведения, которые только предписывают то, что должно быть сделано, то есть кодексов, регулирующих определенные церемонии. Было бы абсурдно считать, что эти кодексы наделяют правами, однако полезно сравнить их с правилами игр, которые часто являются источником прав, хотя, конечно, не моральных прав. Но даже кодекс, который очевидно является моральным, не обязательно должен устанавливать права. Наиболее важным примером является, возможно, Декалог. Конечно, помимо небесного вознаграждения, люди получают выгоду от общего подчинения десяти заповедям: неподчинение плохо и безусловно причинит вред индивидам. Но было бы удивительно интерпретировать их таким образом, что они наделяют правами. При такой интерпретации повиновение десяти заповедям должно было бы восприниматься как нечто такое, что должно или причитается индивидам, а не только Богу, а неподчинение не просто плохо, а плохо по отношению к (и причиняет вред) индивидам. В этом случае заповеди более бы не считались правовыми статутами, предназначенными для исключения некоторых типов поведения, а должны были бы пониматься как правила, предоставленные в распоряжение индивидов, и регулирующие степень, в которой они могут требовать определенного поведения от остальных. Права обычно понимаются как нечто такое, чем владеют, что полагается или принадлежит индивидам, и эти выражения отражают концепцию моральных правил, как не только предписывающих поведение, но и составляющих некоторого рода моральную собственность индивидов, на которую они вправе претендовать. Только когда правила понимаются таким образом, мы можем говорить о правовом и неправовом, а также о правильных и неправильных действиях. 10 II До сих пор я пытался установить, что наличие права влечет наличие морального оправдания для ограничения свободы другого человека и для определения того, как он должен действовать; теперь важно понять, что для того, чтобы быть правом, моральное оправдание должно быть определенного вида, и это будет ясно видно из рассмотрения условий, в которых обычно заявляют о правах с помощью типичного выражения “У меня есть право на…”. Мне представляется, что такая форма выражения употребляется в ситуациях двух основных типов: (A) когда заявитель имеет некоторое особое оправдание для ограничения свободы другого, которого не имеют другие люди (“У меня есть право получить обещанную оплату за мои услуги”); (B) когда заявитель стремится противостоять или возразить против некоторого вмешательства, не имеющему обоснования. (“У меня есть право говорить то, что я думаю”). (А) Специальные права. Когда права возникают из особых взаимодействий между индивидами или из некоторого особого отношения, в котором они находятся по отношению к друг другу, и лица, имеющие право, и те, у кого имеется соответствующее обязательство, могут быть только сторонами этого особого взаимодействия или отношения. Я называю такие права специальными правами для того, чтобы отличить их от тех моральных прав, которые считаются правами (то есть налагающими обязательства на) 11 всех, например таких, о которых заявляют, когда имеет место некоторое необоснованное вмешательство или угроза такого вмешательства как в (B). (i) Самыми очевидными примерами специальных прав являются такие, источником которых являются обещания. Обещая делать или не делать нечто, мы добровольно принимаем обязательство и создаем или наделяем правами тех, кому мы обещаем. Мы изменяем существующую моральную независимость свободы выбора сторон по отношению к некоторому действию и создаем между ними новое моральное отношение, так что человек, которому было дано обещание, получает моральное обоснование определять, как должен действовать автор обещания. Адресат обещания имеет временные полномочия или суверенитет над волей другого по отношению к определенному случаю, которое мы выражаем, говоря, что автор обещания имеет обязательство по отношению к адресату обещания делать то, что он обещал. Для некоторых философов понятие о том, что моральные феномены – права, обязанности или обязательства – могут возникать посредством добровольных действий индивидов, казалось совершенно таинственным; но я полагаю, что причина этого в том, что они не очень хорошо понимали, насколько специальными являются моральные понятия права и обязательства, а также того, насколько своеобразно они связаны с распределением свободы выбора. Действительно было бы таинственным, если мы могли сделать те или иные действия морально хорошими или плохими посредством добровольного выбора. Простейший случай обещания иллюстрирует два момента, характерных для всех специальных прав: (1) право и обязательство возникают не потому, что обещанное действие само по себе имеет некоторое моральное качество, но лишь благодаря добровольному взаимодействию между сторонами; (2) жизненно важной является идентичность сторон – только это лицо (адресат обещания) имеет моральное оправдание для определения того, как должен действовать автор обещания. Это его право, только по отношению к нему уменьшена свобода выбора автора обещания, так что если он решит освободить его от этого обещания, никто другой не может на это пожаловаться. (ii) Но обещание – не единственный вид взаимодействия, при котором происходит наделение правами. Они могут быть предоставлены лицом, дающим согласие или разрешение другому на вмешательство в вопросы, которые, при отсутствии такого согласия или разрешения, он был бы свободен решать самостоятельно. Если я соглашаюсь на то, что вы предпримете меры для защиты моего здоровья или обеспечения счастья, и разрешу вам заботиться о моих интересах, тогда у вас есть право, которого нет у других, и я не могу жаловаться на ваше вмешательство, если оно не выходит за рамки ваших полномочий, возникших в результате моего разрешения. Именно это имеется в виду, когда говорят об уступке человеком своих прав другому; и еще раз повторю, в этой ситуации присутствуют типичные характеристики права: лицо, которое получило разрешение, имеет право на вмешательство не по причине внутренней сущности этого права, но потому, что эти лица находились друг с другом в этом отношении. Никто другой (не получивший аналогичных полномочий) теоретически не имеет никакого права 12 вмешиваться, даже если уполномоченное лицо не пользуется своим правом). (iii) Специальные права – это не только такие права, источником которых является добровольный выбор той стороны, на которую падают обязательства, как происходит в том случае, когда ими наделяют, или они возникают вследствие обещаний, и не всегда обязательства по отношению к другим возникают намеренно, хотя, я полагаю, что в отношении всех специальных прав можно сказать, что они возникают вследствие предшествующих добровольных действий. Третий очень важный источник специальных прав и обязательств, который мы признаем во многих сферах нашей жизни, – это, то, что можно назвать взаимностью ограничений, и, я полагаю, что политическое обязательство становится осмысленным, только если мы поймем, что именно оно из себя представляет, и каким образом оно отличается от других взаимодействий, являющихся источником прав (согласия, обещания), которым его уподобляли философы. Очень схематично дело обстоит так: когда некоторое количество людей ведут совместное предприятие в соответствии с правилами, ограничивая, таким образом, свою свободу, те, кто подчинился этим ограничениям, в случае необходимости имеют право на аналогичное подчинение со стороны тех, кто получил выгоду от их подчинения. Правила могут предусматривать то, что должностные лица должны иметь полномочия обеспечивать подчинение и принимать новые правила, и это создаст структуру юридических прав и обязанностей, но моральное обязательство подчиняться правилам в таких обстоятельствах возникает вследствие обязанности перед сотрудничающими членами общества, у которых есть соответствующее моральное право на подчинение. В социальных ситуациях такого рода (из которых политическое общество – наиболее сложный пример), обязательство следовать правилам иногда отличается от возможного наличия любых других причин на подчинение, таких как хорошие последствия действия (например, предотвращение страдания). Обязательство – это обязанность перед сотрудничающими членами общества как таковыми, а не потому, что они – люди, которым было бы неправильно причинять страдания. Утилитаристское объяснение политического обязательства не учитывает этой характеристики ситуации, как в своем простом варианте, где обязательство существует по причине и только если прямые следствия некоторого акта неподчинения хуже, чем подчинения, и в более изощренной версии, согласно которой обязательство существует, если неподчинение увеличивает вероятность того, что закон, о котором идет речь, или другие законы, будут нарушаться в последующих случаях, когда прямые следствия подчинения лучше, чем неподчинения. Конечно, когда мы говорим о существовании такого морального обязательства у тех, кто получил выгоду от подчинения других членов общества ограничивающим правилам, в свою очередь подчиняться этим правилам, из этого не следует ни того, что это единственный вид моральной причины для следования им, ни того, что не может быть случаев, в которых неподчинение было бы морально оправданным. Нет противоречия или какого-либо несоответствия в высказывании: “У меня есть обязательство сделать Х, у некоторого лица есть право попросить меня об этом, но сейчас я вижу, что не должен этого делать.” В трудных ситуациях возможно будет меньшим из двух моральных зол проигнорировать то, что действительно является правами людей и не выполнять по отношению к ним наши обязательства. Мне это кажется особенно очевидным в случае с обещаниями: я могу обещать сделать нечто и, таким образом, обрести обязательство, так как это один из способов возникновения обязательств (отличных от других типов моральных причин для действия); размышление может показать, что в данных обстоятельствах было бы неправильно выполнять данное обещание по причине страданий, которое оно может вызвать, и мы можем выразить это так: “Я не должен делать этого, хотя у меня и есть обязательство перед ним сделать это”, просто потому, что выражения, выделенные курсивом, не являются синонимами, но относятся к разным измерениями морали. Попытка объяснить эту ситуацию, говоря, что наше действительное обязательство здесь заключается в том, чтобы избежать страдания, а обязательство исполнить обещание является лишь prima facie, как мне представляется, смешивает два совершенно разных вида морального рассуждения, и на практике такая терминология затуманивает, о чем на самом деле идет речь, когда “ради большего блага” мы нарушаем права людей или не выполняем наших обязательств перед ними. Теоретики общественного договора справедливо настойчиво повторяли, что обязательство подчиняться закону не является лишь простым проявлением доброй воли, прямым или косвенным, но чем-то таким, что возникает между членами определенного политического общества из их общего взаимоотношения. Их ошибкой было отождествлять эту ситуацию возникновения прав при взаимности ограничений с парадигматическим случаем обещания; конечно между ними имеются важные сходства, и это как раз те характеристики, которые являются общими для всех специальных прав, а именно – они возникают из особых отношений между людьми, а не из характера выполняемого действия или его последствий. (iv) Остается тип ситуации, которая также может восприниматься как источник прав и обязательств: когда стороны имеют особые естественные отношения, например отношения родителя и ребенка. Моральное право родителя на послушание своего ребенка, как я полагаю, будет считаться исчерпавшим себя, когда ребенок достигает возраста “благоразумия”, но этот случай достоин упоминания, так как в некоторых течениях политической философии аналогия с этим случаем использовалась для объяснения политического обязательства, а также потому, что даже этот случай имеет несколько черт, которые мы выделили как присущие специальным правам, а именно – это право возникает из особого отношения сторон (хотя в данном случае это естественное отношение), а не из природы действий, на выполнение которых есть право. (v) От специальных прав следует, конечно, отличать специальные свободы, где, один человек, как исключение, освобождается от обязательств, которые распространяются на большинство, но не приобретает вследствие этого права, которому бы соответствовало соответствующее обязательство. Если вы застанете меня за чтением дневника своего брата, вы говорите: “у тебя нет права его читать”. Я отвечаю: “У меня есть право его читать – ваш брат сказал мне, что я могу это делать, если он не скажет мне этого не делать, и он не сказал мне не делать этого.” Здесь я получил специальное разрешение от вашего брата, который имел право потребовать от меня, чтобы я не читал его дневник, таким образом я освобожден от морального обязательства не читать его, но ваш брат не связан никаким обязательством позволять мне и дальше читать свой дневник”. Случаи, где происходит наделение правами, а не свободами, для управления или вмешательства в дела других людей, – это такие, где разрешение не может отозвано по воле человека, предоставившего такое право. (B) Общие права. В отличие от специальных прав, которые составляют оправдание для вмешательства в свободу другого лишь для держателя права, существуют общие права, о которых заявляют в целях защиты, в случае ожидания или угрозы неоправданного вмешательства, для того, чтобы указать на то, что такое вмешательство неоправданно. “Я имею право говорить то, что думаю”. 13 “Я имею право молиться, кому пожелаю”. Такие права имеют две общие характеристики со специальными правами. (1) Иметь их – значит иметь моральное оправдание для определения того, как будет вести себя другой, то есть определения того, что он не будет вмешиваться. 14 (2) Моральное оправдание не возникает вследствие характера действия, на выполнение которого заявитель имеет право, оправданием для заявления служит только отсутствие особого отношения между ним и теми, кто угрожает вмешательством, отношения, которое могло бы такое вмешательство оправдать, это заявление о том, что это конкретное проявление равного права на свободу. Но, конечно, существуют разительные отличия между такими оборонительными общими правами и специальными правами. (1) Общие права не возникают вследствие какого-либо особого отношения или взаимодействия между людьми. (2) Эти не права не являются достоянием лишь тех, кто их имеет, это такие права, которые имеют все люди, способные к выбору, при отсутствии особых условий, из которых возникают специальные права. (3) Общие права имеют в качестве коррелята обязательства не вмешиваться, которые распространяются на всех, а не только на сторон, участников некоторого особого отношения или взаимодействия, хотя, конечно, о них часто будут заявлять в случае угрозы вмешательства со стороны определенных лиц, в качестве морального возражения против такого вмешательства. Заявлять об общем праве – значит заявлять по отношению к некоторому конкретному действию об общем праве всех людей на свободу в отсутствие каких-либо особых условий, которые создают специальное право ограничивать свободу другого; заявлять о специальном праве – значит заявлять по отношению к некоторому конкретному действию о праве, возникающем вследствие таких особых условий на ограничение свободы другого. Заявляя об общих правах, непосредственно апеллируют к принципу, согласно которому все люди имеют равное право на свободу; заявляя о специальном праве (как я пытаюсь показать в разделе III), апеллируют к этому принципу неявным образом. III. Полагаю, что ясно, что до тех пор пока не было признано, что ограничение свободы другого требует морального оправдания, понятие права не могло иметь места в морали, так как заявлять о наличии права – означает заявлять о наличии такого оправдания. Характерной функцией этих предложений в моральном дискурсе, предложений, в которых встречается значение выражения “право” - “У меня есть право на…”, “У тебя нет права на…”, “Какое у тебя есть право на…?”, является использование их для указания на ограничение свободы другого, или на притязания на ограничение, тип моральной оценки или критики, особенно подходящий для указаний на ограничение свободы и по сути своей отличающийся от моральной критики действий, совершаемых с использованием таких выражений как “правильный”, “неправильный”, “хороший” и “плохой”. И это лишь один из многих различных типов моральных оснований для того, чтобы сказать: “Ты должен…” или “Ты не должен…”. Использование выражения “Какое у тебя есть право на…?” возможно демонстрирует это яснее, чем остальные, так как мы используем его, именно в момент действительного вмешательства или угрозы такого вмешательства, чтобы выяснить моральное право человека, который осуществляет вмешательство, и к которому мы обращаемся; и часто мы это делаем без какого-либо предположения о том, что то, что он собирается делать, является неправильным по другим основаниям, а иногда и подразумевая, что то же самое вмешательство со стороны другого человека возражений бы не вызвало. Но хотя наше употребление “права” в моральном дискурсе действительно предполагает признание того, что ограничение свободы другого нуждается в моральном оправдании, самого по себе этого будет недостаточно для установления, разве что в смысле, который легче всего сделать тривиальным, что признание моральных прав содержит неявное признание того, что все люди имеют право на равную свободу, так как если бы в понятии “право” не содержалось никаких внутренних ограничений на тип морального оправдания вмешательства, которое может составлять право, этот принцип мог бы стать совершенно пустым. Так, например, можно было бы принять этот принцип, а затем заявить, что некоторая характеристика поведения некоторых людей (например то, что они недальновидны, или атеисты, или евреи, или негры) является моральным оправданием для ограничения их свободы; любые различия между людьми, могли бы, как это следует из приведенных мною аргументов, считаться моральным оправданием вмешательства и, таким образом, представлять собой право, так что равное право всех людей на свободу было бы совместимо с огромной степенью неравенства. Вполне может быть, что само выражение “моральный” привносит некоторые ограничения на то, что может считаться моральным оправданием вмешательства, которые позволили бы избежать этого заключения, но сам я пока не могу показать, что это именно так. С одной стороны, мне ясно, что моральное оправдание вмешательства, которое составляет право на вмешательство (в отличие от оправдания, согласно которому вмешательство просто является хорошим или желательным с моральной точки зрения), ограничено некоторыми особыми условиями, и что это содержится в самом значении понятия “право” (если только оно употребляется настолько не строго, что может быть заменено любыми другими упоминавшимися моральными выражениями). Притязания на вмешательство и ограничение свободы другого, основанные на общем характере действий, которые ограничиваются (например, глупость, жестокость, практика “туземцев”), или на общей характеристике сторон (“мы немцы, а они евреи”), даже тогда, когда они хорошо обоснованы, не являются вопросами морального права или обязательства. Подчинение в таких случаях, даже тогда, когда оно уместно, не является долгом или обязанностью по отношению к индивидам, осуществляющим вмешательство; оно было бы одинаково уместно, независимо от того, кто из этого класса людей осуществлял бы вмешательство. Поэтому в нашем моральном словаре достаточно других элементов для описания этого случая, и разговор о правах здесь вносил бы путаницу. В разделе II мы видели, что типы оправдания для вмешательства, входящие в специальные права, были независимы от характера действия, на выполнение которого имелось право, но зависели от предыдущих взаимодействий и отношений между индивидами (таких как обещания, согласие, разрешение, подчинение взаимным ограничениям). В связи с этим возникают два вопроса: (1) В соответствии с каким осмысленным принципом эти голые формы обещания, согласия, подчинения взаимным ограничениям, могут быть либо необходимыми, либо достаточными, независимо от их содержания, для оправдания ограничения свободы другого? (2) Какие общие характеристики имеют эти типы взаимодействий или отношений? По моему мнению, ответ на оба эти вопроса таков: если мы оправдываем вмешательство на приводимых нами основаниях (заявляя о моральном праве), на самом деле мы косвенно привлекаем в качестве оправдания принцип, согласно которому все люди имеют равное право на свободу. В случае с обещаниями и согласием, и разрешением мы, на самом деле, говорим, что эта претензия на вмешательство и ограничение свободы другого оправдана, так как человек, пользуясь своим равным правом на свободу, осуществил свободный выбор и “создал” это притязание, а в случае взаимных ограничений мы, на самом деле, говорим, что это притязание на вмешательство и ограничение свободы другого оправдано, потому что оно является честным, а честным оно является потому, что только таким образом будет обеспечено равное распределение ограничений и, таким образом, свободы в этой группе людей. Таким образом, в случае специальных прав, как и общих прав, признание их подразумевает признание равного права всех людей на свободу.
1 Впервые на подобные размышления меня навел мистер Стюарт Хэмпшир, и, хотя и другим путем, я пришел к заключению, сходному с тем, которое сделал он. Назад 2 Боюсь, что необходимо дальнейшее объяснение обескураживающей терминологии, связанной со свободой. Принуждение, кроме лишения человека возможности поступать в соответствии с выбором, включает также уменьшение реальной возможности этого выбора посредством угроз; ограничение включает любое действие, целью которого является сделать осуществление выбора невозможным и, таким образом, включает убийство или порабощение. Но ни принуждение, ни ограничение, не включают конкуренции. В терминах различия между “иметь право на” и быть свободным делать нечто”, сделанного выше и обсуждаемого в Разделе I, B, все люди могут иметь, в соответствии с обязанностью воздерживаться от принуждения, свободу удовлетворять по крайней мере те свои желания, которые не направлены на принуждение или причинение вреда другим, даже если фактически, вследствие ограниченности ресурсов, удовлетворение желаний одного приводит к ущемлению интересов другого. В ситуации острой нехватки ресурсов это различие между конкуренцией и принуждением не будет иметь смысла, естественные правы важны лишь там, “где возможен мир” (Локк). Более того, свобода (отсутствие принуждения) может не иметь никакой ценности для тех жертв неограниченной конкуренции, которые слишком бедны для того, чтобы ею воспользоваться; поэтому было бы педантством указывать им на то, что, несмотря на то, что они голодают, они свободны. Эта истина была преувеличена марксистами, которые отождествили бедность и отсутствие свободы, смешав, таким образом, два разных зла. Назад 3 За исключением тех общих прав (см. Раздел II, B), которые являются конкретными проявлениями права всех людей на свободу. Назад 4 Встречается ли понятие “право на…” у Платона или Аристотеля? Как представляется, в греческом языке для него нет специального слова, отличного от “правильного” или “справедливого”. (пропущено немного греческого текста) До тех пор, пока не признана моральная ценность индивидуальной свободы, для морального права нет места. Назад 5 . Как отметил В. Ламонт – см. его “Principles of Moral Judgement” (Oxford, 1946). Юристы могут обратиться к работе Хофельда “Fundamental Legal Concepts”. Назад 6 Здесь и далее я использую выражения “вмешательство”, “ограничение свободы другого”, “определение того, как будет действовать другой”, имея в виду либо принуждение, либо требование выполнять или не выполнять определенное действие. Связь между этими двумя типами “вмешательства” слишком сложна для обсуждения здесь; думаю, что для целей настоящего обсуждения достаточно отметить, что иметь оправдание для требования о том, чтобы человек выполнял или не выполнял определенное действие, является необходимым, но недостаточным условием для осуществления принуждения. Назад 7 Я использую здесь термин “обязанности”, так как одним из фактором, затуманивающих природу права, является использование философами понятий “обязанность” и “обязательство” для всех случаев, когда имеются моральные резоны утверждать о необходимости выполнения или невыполнения определенного действия. На самом деле, “обязанность”, “обязательство”, “хорошо”, “плохо” относятся к разным сферам морали, регулируют разные типы поведения, и служат для выражения различных типов моральной критики и моральных оценок. Наиболее важными являются положения о том, что (1) обязательства могут приниматься или создаваться на добровольной основе; (2) что это обязательства перед определенными людьми (имеющими права); (3) и что их источником является не характер действий, которые являются обязательными, а отношения сторон. Язык примерно таким образом, хотя и не всегда последовательно, ограничивает такими ситуациями употребление выражения “иметь обязательство”. Назад 8 Использование здесь обобщенной “обязанности” может повлиять на беспристрастное рассмотрение вопроса о том, имеют ли права животные и младенцы. Назад 9 См. A.H. Campbell, The Structure of Stair’s Institutes (Glasgow, 1954), p.31. Назад 10 Континентальные юристы различают между “субъективным” и “объективным” правом, что очень хорошо соответствует различению между некоторым правом индивида, и тем, что вообще правильно делать. Назад 12 Хотя, возможно, было бы лучше (меньшим из двух зол), чтобы такое право было. Назад 13 В речи различие между общими и специальными правами часто маркируется с помощью выделения интонацией местоимения, когда речь идет о специальном праве (о его заявлении или отрицании). “У Вас нет права не давать ему читать эту книгу” относится к общему праву читателя. “У Вас нет права не давать ему читать эту книгу” отрицает, что данное лицо имеет специальное право на вмешательство, хотя такое право могут иметь другие люди. Назад 14 Строго говоря, при утверждении некоторого общего права, утверждаются и право на ограничение от принуждения, и свобода выполнять определенное действие, первое перед лицом действительного принуждения или угрозы принуждения, второе в качестве возражения против действительного или ожидаемого требования не выполнять определенное действие. Первое в качестве своего коррелята имеет обязательство (всех) воздерживаться от принуждения; второе – отсутствие у кого-либо оправданий для такого требования. Говоря словами Хофельда, коррелятом здесь является не обязанность, а “не-право”. Назад
Впервые опубликовано в Philosophical Review, 64 (1955), 175-91. |