Г. П. ГРАЙС

ЛОГИКА И РЕЧЕВОЕ ОБЩЕНИЕ^[1]

В философской логике бытует — и, более того, является общим местом — представление о том, что значение по крайней мере некоторых формальных символов, таких как ~, U, U, E, $ (х), ^uх, ^[2] отличается (при стандартной двузначной интерпретации) от значения их аналогов в естественном языке, то есть слов и выражений типа not «не», and «и», оr «или», if «если», all «все», some или at least one «некоторые» или «по крайней мере один», the (определенный артикль). Были, правда, логики, которые пытались отрицать существование этих различий; но такого рода точки зрения если и высказывались, то слишком поспешно и необдуманно; те же, кто был заподозрен в подобной «ереси», подвергались суровым гонениям.

Исследователей, склонных допускать наличие указанного расхождения, можно, как правило, отнести к одной из двух конкурирующих групп, которые я назову, соответственно, формалистической и неформалистической. Вот набросок достаточно типичной позиции формалиста. Постольку, поскольку логики занимаются построением самых общих схем надежного и эффективного логического вывода, формальная символика обладает решающим преимуществом перед соответствующими выражениями естественного языка. Действительно, пользуясь формальными символами, можно построить систему обобщенных формул, которые могут рассматриваться как схемы логического вывода — или, по крайней мере, эти формулы будут непосредственно связаны с такими схемами. Такого рода система состоит, во-первых, из определенного набора простейших формул, приемлемых в том случае, если формальные символы имеют приписанное им значение; во-вторых, в систему входит бесконечное число более сложных формул, приемлемость которых уже менее очевидна, но может быть точно установлена, исходя из приемлемости исходных формул. Тем самым мы располагаем методом анализа различных способов логического вывода, в том числе таких, приемлемость которых сомнительна; если же оказывается возможным применить разрешающую процедуру, то тем лучше. Исходя из этого, принято считать, что наличие в значении естественноязыковых выражений таких элементов, которые не имеют соответствий среди формальных символов, должно, с философской точки зрения, рассматриваться как недостаток естественного языка, а сами эти элементы представляют собой не более чем нежелательные наросты. Ибо из-за такого рода элементов те понятия, в значение которых они входят, не могут быть строго (или ясно) определены, и по крайней мере некоторым из утверждений, использующих эти понятия, нельзя приписать определенного истинностного значения. Неопределенность понятий неприятна и вызывает возражения не только сама по себе, но и в силу того, что она открывает дорогу метафизике — мы не можем быть уверены в том, что эти выражения естественного языка не являются «метафизически нагруженными». Поэтому рассматриваемые выражения, в   том виде, как они употребляются в естественном языке, нельзя считать полностью приемлемыми, а при ближайшем рассмотрении они могут оказаться вообще невразумительными. Правильная стратегия состоит в разработке идеального языка, включающего формальную символику; его предложения должны быть ясными, иметь строго определенное истинностное значение и быть заведомо свободными от всякой метафизики. Тем самым основания науки станут на надежный философский фундамент, ибо утверждения ученого будут выразимы (хотя и необязательно каждый раз в действительности выражены) на таком идеальном языке. (Я не хочу сказать, что все формалисты полностью согласятся с этим изложением; но думаю, что каждый согласится хотя бы с какой-то его частью.)

Неформалистический ответ на это мог бы выглядеть примерно так. Потребность философа в идеальном языке основана на некоторых допущениях, принимать которые не следует. Это допущения о том, что степень адекватности языка должна измеряться его способностью служить нуждам науки; что выражение не может считаться полностью понятным, пока мы не построим экспликацию или анализ его значения; и что такая экспликация или анализ должны иметь вид точной дефиниции, то есть быть выражением  (или утверждением) логической эквивалентности. Язык служит не только целям научного исследования, но и многим другим важным целям; мы можем прекрасно знать, что значит некоторое выражение (и тем самым знать a fortiori, что оно имеет разумный смысл), и при этом не знать того, как оно анализируется; сам же этот анализ может (и так оно обычно и бывает) состоять в указании — возможно более общем — условий употребления анализируемого выражения. Более того, хотя нет сомнения, что формальные символы поддаются систематическому логическому изучению легче всего, но существует также множество рассуждении и примеров логического вывода, выразимых на естественном языке и не выразимых на языке формальных символов, которые тем не менее могут быть признаны вполне надежными. Тем самым имеет право на существование неупрощенная, и потому более или менее несистематическая, логика естественноязыковых аналогов формальных символов; упрощенная формальная логика может подкреплять и направлять эту логику, но ни в коем случае не вытеснять и не подменять ее. На самом деле эти две логики не просто отличаются друг от друга — они могут и противоречить друг другу: правила, верные для формального символа, могут нарушаться для его естественноязыкового аналога.

Что касается глобального вопроса о роли философии в реформе естественного языка, то я вообще не буду. его затрагивать. Я приму участие в этом споре в той мере, в какой он связан с якобы имеющими место различиями между естественным языком и формальным. Более того, я не собираюсь присоединяться к той или иной из враждующих сторон. Мое утверждение состоит скорее в том, что разделяемая обеими сторонами убежденность в существовании указанных различий есть, вообще говоря, не что иное как их общая ошибка; эта ошибка возникает из-за недостаточного внимания к характеру и силе влияния тех условий и факторов, которые управляют речевым общением. Поэтому я сразу .перейду у. анализу тех общих условий, которые так или иначе характеризуют речевое общение как таковое, безотносительно к его теме и содержанию.

ИМПЛИКАТУРА

Предположим, А и Б разговаривают о своем общем приятеле В, работающем в банке. А спрашивает, как дела у В на работе, и Б отвечает: «Думаю, более или менее в порядке: ему нравятся сослуживцы, и он еще не попал в тюрьму». Тут А вполне может поинтересоваться, что Б имеет в виду, на что он намекает или даже что значат его слова о том, что В еще не попал в тюрьму; в ответ А может услышать, что В не тот человек, который неспособен поддаться искушению своей профессии, или что на самом деле сослуживцы В — люди крайне неприятные и вероломные или что-нибудь еще в том же духе. Конечно, у А может и не возникнуть необходимости обращаться к Б с вопросом — если в данном контексте ответ известен ему заранее. В любом случае мне кажется очевидным следующее: то, что (в рассмотренном примере) Б подразумевал, имел в виду, на что он намекал и т. д., отличается от того, что он сказал — сказано было только то, что В еще не попал в тюрьму.

Я хотел бы ввести, в качестве специального термина, глагол имплицировать (implicate) и относящиеся к нему существительные импликатура (implicature) ,т.е. имплицирование, импликация (implying), и импликат (implicatum), т. е. то, что имплицируется, имплицируемое (what is implied). Смысл этого маневра в том, что он избавляет от необходимости каждый раз выбирать тот или иной конкретный глагол из группы, для которой слово имплицировать должно служить родовым понятием. Мне придется, по крайней мере здесь, исходить из умения распознавать конкретные глаголы как входящие в одну группу с имплицировать, а также из интуитивного понимания значения слова сказать в определенном контексте употребления. Сделаю несколько замечаний, проясняющих более сомнительное допущение — относительно смысла слова сказать.

Я имею в виду такое понимание слова сказать, при котором то, что говорится, рассматривается как нечто близкое к конвенциональному смыслу слов (или предложений), которые были произнесены. Так, предположим, что кто-то произносит предложение Не is in the grip of a vice «Он зажат в тисках» / «Он зажат в тисках порока»^[3]. Если мы знаем английский язык, но не знаем ничего относительно ситуации произнесения этого высказывания, мы получим некоторое представление о том, что было сказано говорящим—в предположении, что он говорил на литературном английском языке и употреблял слова в прямом, буквальном смысле; а именно, о некоем х — конкретном человеке или животном мужского пола — было сказано, что во время произнесения данного предложения (когда бы это ни было) либо (1) х был неспособен избавиться от какой-то дурной черты характера, либо (2) какая-то часть тела х-а была зажата в механизме или инструменте определенного типа (толкование, разумеется приблизительное). С другой стороны, для полного понимания того, что было сказано, необходимо:

(а) уметь идентифицировать х;

(б) знать время произнесения высказывания;

(в) знать то, в каком именно значении было употреблено выражение in the grip of a vice в данном высказывании (что определяет выбор между (1) и (2)).

Эти краткие указания относительно смысла слова сказать оставляют открытым следующий вопрос: одно и то же или нет говорят два человека, если они произносят (в момент написания данной статьи) Гарольд Вильсон — великий человек и Премьер-министр Англии — великий человек, причем им известно, что употребленные ими сингулярные термы имеют один тот же референт. Каким бы ни был ответ на этот вопрос, излагаемый ниже аппарат способен объяснить любые импликатуры, связанные с выбором того или иного сингулярного терма; эти импликатуры будут просто относиться к разным постулатам.

В некоторых случаях конвенциональное значение слов определяет не только то, что говорится, но и то, что имплицируется. Если я заявляю (спесивым тоном): Он англичанин, и поэтому он храбр,— то, тем самым, из значения произнесенных слов вытекает, что я считаю истинным утверждение: его храбрость — следствие того, что он является англичанином. При этом, хотя я сказал, что он англичанин, и сказал, что он храбр, я не сказал (в указанном выше смысле), что его храбрость следует из факта его принадлежности к английской нации — несмотря на то, что я, конечно, указал на это и, следовательно, имплицировал это. Я вовсе не хочу утверждать, что в том случае, если рассматриваемое следствие окажется ложным, мое высказывание также окажется — в строгом смысле слова — ложным. Итак, некоторые импликатуры являются конвенциональными — в отличие от той, с которой я начал анализ понятия импликатуры.

Я хотел бы разобрать один подкласс неконвенциональных импликатур, непосредственно связанных с некоторыми общими характеристиками речевого общения; поэтому я назову их импликатурами речевого общения, или коммуникативными импликатурами (conversational implicatures^[4]). Дальше я попытаюсь описать сами эти общие характеристики.

Все последующее изложение может рассматриваться как первое приближение к формулировке одного, общего принципа. 6 нормальной ситуации человеческий диалог не является последовательностью не связанных друг с другом реплик — в этом случае он не был бы осмысленным. Обычно диалог представляет собой, в той или иной степени, особого рода совместную деятельность участников, каждый из которых в какой-то мере признает общую для них обоих цель (цели) или хотя бы «направление» диалога. Такого рода цель или направление могут быть заданы с самого начала (например, когда предмет обсуждения назван эксплицитно) или же выявляются в процессе общения; цель может быть четко определена, но иногда она бывает настолько смутной, что у собеседников остается широкая «свобода слова» (как при случайном разговоре о том о сем). В любом случае, на каждом шагу диалога некоторые реплики исключаются как коммуникативно неуместные. Тем самым можно в общих чертах сформулировать следующий основной принцип, соблюдение которого ожидается (при прочих равных условиях) от участников диалога: «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога». Это принцип можно назвать Принципом Кооперации.

Допустим, какой-то общий принцип вроде Принципа Кооперации принят; тогда можно выделить и более конкретные постулаты, соблюдение которых в общем и целом соответствует выполнению этого принципа. Эти постулаты можно разделить на четыре категории, которые, вслед за Кантом, я назову категориями Количества, Качества, Отношения и Способа. Категория Количества связана с тем количеством информации, которое требуется передать; к этой категории относятся следующие постулаты:

1. «Твое высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется (для выполнения текущих целей диалога)».

2. «Твое высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется».

Второй постулат вызывает сомнения: можно сказать, что передача лишней информации — это не нарушение Принципа Кооперации, а просто пустая трата времени. На это можно возразить, однако, что такая лишняя информация иногда вводит в заблуждение, вызывая не относящиеся к делу вопросы и соображения; кроме того, может возникнуть косвенный эффект, когда слушающий оказывается сбит с толку из-за того, что он предположил наличие какой-то особой цели, особого смысла в передаче этой лишней информации. Как бы то ни было, существует еще и другой источник сомнений относительно необходимости второго постулата: тот же результат будет достигнут с помощью одного из дальнейших постулатов, связанного с релевантностью.

К категории Качества относится общий постулат «Старайся, чтобы твое высказывание было истинным», а также два более конкретных постулата:

1. «Не говори того, что ты считаешь ложным».

2. «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований».

С категорией Отношения связан один-единственный постулат — это постулат релевантности («Не отклоняйся от темы»). И хотя он сформулирован очень кратко, с ним связаны некоторые проблемы, вызывающие у меня серьезные затруднения, а именно: какие бывают различные типы и фокусы релевантности, как они смещаются в процессе речевого общения, как описать законную смену предмета разговора, и т. п. Подобные проблемы представляются мне чрезвычайно трудными, и я надеюсь обратиться к ним в другой работе.

Рассмотрим, наконец, категорию Способа. Я считаю, что она касается не того, что говорится (как остальные категории), а скорее того, как это говорится. К этой категории я отношу один общий постулат — «Выражайся ясно» — и несколько частных постулатов, типа:

1. «Избегай непонятных выражений».

2. «Избегай неоднозначности».

3. «Будь краток (избегай ненужного многословия)».

4. «Будь организован».

Возможно, понадобятся и другие постулаты.

Очевидно, что соблюдение одних постулатов более обязательно, чем соблюдение других: обычно чересчур многословный человек подвергается менее строгому осуждению, чем человек, который говорит то, что он считает ложным. И действительно, можно думать, что важность первого постулата Качества так велика, что этот постулат не должен включаться в общую схему: остальные постулаты вступают в силу лишь в предположении, что «постулат Качества выполнен. Может быть, так оно и есть на самом деле; но в той мере, в какой речь идет о порождении импликатур, роль этого постулата не отличается существенным образом от роли других постулатов, и по крайней мере здесь мне удобно рассматривать его в одном ряду со всеми остальными.

Конечно, существуют постулаты и иной природы (эстетические, социальные или моральные) — такие, как, например, «Будь вежлив»; эти постулаты также обычно соблюдаются участниками диалога, и они также могут порождать неконвенциональные импликатуры. Я думаю, однако, что именно коммуникативные постулаты и относящиеся к ним коммуникативные импликатуры связаны с теми специфическими целями, для выполнения которых приспособлена и в первую очередь используется речь (и, тем самым, речевое общение). Я сформулировал постулаты таким образом, будто целью речевого общения является максимально эффективная передача информации; естественно, это определение слишком узко, и все построение должно быть обобщено в применении к таким общим целям, как воздействие на других людей, управление их поведением и т. п.

Поскольку я объявил о своем намерении рассматривать говорение в качестве одного из видов целенаправленного — и, более того, рационального — поведения, то стоит отметить, что конкретные ожидания или презумпции, связанные по крайней мере с некоторыми из перечисленных постулатов, находят свои аналоги в сфере взаимодействий, не являющихся речевой коммуникацией. Я укажу кратко такого рода аналоги для каждой из выделенных коммуникативных категорий.

1. Количество. Если вы помогаете мне чинить машину, мне естественно ожидать, что ваш вклад будет не больше и не меньше того, который требуется: например, если в какой-то момент мне понадобится четыре гайки, я рассчитываю получить от вас именно четыре, а не две и не шесть гаек.

2. Качество. Мне естественно ожидать, что ваш вклад будет искренним, а не фальшивым. Если вы помогаете мне готовить торт и мне нужен сахар, я не ожидаю, что вы подадите мне соль; если я прошу у вас хлеба, я не ожидаю получить камень.

3. Отношение. На каждом шаге совместных действий мне естественно ожидать, что вклад партнера будет уместен по отношению к непосредственным целям данного шага. Когда я замешиваю тесто, я не ожидаю, что вы подадите мне интересную книгу или даже кухонное полотенце (хотя то же самое действие могло бы стать уместным вкладом на одном из более поздних шагов).

4. Способ. Мне естественно ожидать, что партнер даст мне понять, в чем состоит его вклад, и что он выполнит свои действия с должной скоростью.

Такого рода аналогии существенны в отношении следующего фундаментального вопроса, касающегося Принципа Кооперации и сопутствующих ему постулатов: на чем основано принятое здесь допущение (которое, как я надеюсь показать, порождает широкий класс импликатур), что говорящие — при прочих равных условиях и при отсутствии указаний на обратное — ведут себя в соответствии с подобными принципами. Неинтересным, но на некотором уровне несомненно адекватным ответом является следующий: эмпирически достоверный факт состоит в том, что люди на самом деле ведут себя именно таким образом; они научаются этому в детстве и не теряют эту привычку в дальнейшем. И вообще, очевидно, что радикальное изменение этой привычки стоит больших усилий. Так, говорить правду проще, чем придумывать ложь.

Я, однако, в достаточной степени рационалист, чтобы пытаться найти этим фактам обоснование — как бы бесспорны они ни были сами по себе. Мне бы хотелось рассматривать стандартный канон речевого общения не просто как то, чего все люди (или большинство людей) на самом деле придерживаются. Я бы хотел понять, почему это разумно, почему нам не следует отступать от этого канона. В течение некоторого времени меня привлекала мысль, что соблюдение в речевом общении Принципа Кооперации и постулатов следует рассматривать как своего рода квазидоговор, аналогичный тому, который действует за пределами сферы дискурса, то есть во внеречевом общении. Так, если вы проходите мимо меня в тот момент, когда я пытаюсь починить сломанную машину, то я, безусловно, в какой-то степени ожидаю, что вы предложите мне помощь; если же вы начинаете вместе со мной возиться в капоте, то мои ожидания подтверждаются и приобретают более конкретный характер (при отсутствии указаний на то, что вы просто-напросто некомпетентный бездельник, который всюду сует свой нос). Мне, казалось, что речевое общение обладает, хотя и в своеобразной форме, общими свойствами, характеризующими совместную деятельность любого типа, а именно:

1. Участники взаимодействия имеют общую ближайшую цель (например, починка машины). Разумеется, конечные цели могут быть у каждого свои, и они могут даже противоречить друг другу — каждый участник может хотеть починить машину для того, чтобы потом на ней уехать, оставив другого ни с чем. В нормальном диалоге общая цель есть всегда — даже если это цель второго порядка, как в ситуации случайного разговора в очереди, где от каждого участника требуется лишь кратковременное сочувствие сиюминутным коммуникативным интересам собеседника.

2. Вклады участников должны быть согласованны, взаимозависимы.

3. Имеется некоторое соглашение (оно может быть и эксплицитным, однако обычно лишь подразумевается) относительно того, что при прочих равных условиях взаимодействие будет продолжаться в соответствующем жанре до тех пор, пока оба участника не решат его прекратить. Мы не отходим от собеседника, не говоря ни слова, и не начинаем ни с того ни с сего заниматься чем-то другим.

Хотя такого рода квазидоговорное обоснование и позволяет объяснить некоторые случаи, ко многим типам взаимодействия (например, ссора или переписка) оно неприменимо. Как бы то ни было, мне кажется, что человек, слова которого нерелевантны или невразумительны, подводит в первую очередь не собеседника, а себя самого. Поэтому мне хотелось бы найти другое объяснение целесообразности соблюдения Принципа Кооперации и постулатов. Предлагаемое объяснение должно выглядеть так: от всякого, кто стремится к достижению конечных целей речевого общения/коммуникации (это может быть передача и получение информации, оказание влияния на других и подчинение себя чьему-то влиянию и т. п.), ожидается, что он заинтересован в этом общении; речевое общение, в свою очередь, может быть выгодно и полезно только при условии, что соблюдаются Принцип Кооперации и постулаты. Я не уверен, что это объяснение правильно; в любом случае, я ничего не могу сказать на эту тему, пока не будет достигнута ясность в отношении природы релевантности и тех условий, в которых релевантность необходима.

Настало время показать, как связаны коммуникативные импликатуры с Принципом Кооперации и постулатами.

Участник речевого общения может обойти тот или иной постулат разными способами; среди этих способов назовем следующие:

1. Он может с невозмутимым видом, недемонстративно не соблюсти постулат; при этом он, скорее всего, введет собеседника в заблуждение.

2. Он может уклониться от соблюдения как конкретного постулата, так и вообще Принципа Кооперации: сказать или дать понять, что он не склонен сотрудничать так, как того требует данный постулат. Например, он может сказать: «Больше я ничего не могу сказать; мой рот на замке».

3. Он может попасть в ситуацию конфликта — например, оказаться не в состоянии выполнить первый постулат количества («Будь достаточно информативен»), не нарушая второго постулата качества («Твои слова должны иметь достаточное обоснование»).

4. Он может нарушить постулат, то есть откровенно отказаться от его соблюдения. Предположив, что говорящий а) способен следовать постулату без нарушения другого постулата (то есть конфликта нет); б) не уклоняется; в) в силу откровенности своих действий не пытается ввести в заблуждение, слушающий сталкивается со следующей  проблемой: как можно согласовать слова и действия говорящего с допущением о том, что он соблюдает глобальный Принцип Кооперации? Такая ситуация обычно порождает коммуникативную импликатуру; когда коммуникативная импликатура порождается таким способом, я буду говорить, что постулат эксплуатируется.

Теперь я могу охарактеризовать понятие коммуникативной импликатуры. Пусть некто, сказав (или сделав вид, что он сказал^[5]), что р, тем самым имплицировал, что q. Мы будем говорить, что он коммуникативно имплицировал, что q, если выполнены следующие условия: (1) предполагается, что он соблюдает коммуникативные постулаты или по крайней мере Принцип Кооперации; (2) предположение о том, что он знает (или полагает), что q. необходимо для приведения в соответствие с первой презумпцией — о том, что он соблюдает Принцип Кооперации — того факта, что он сказал (или сделал вид, что сказал), что р (или того факта, что он это сказал именно так, а не иначе); (3) говорящий считает (и ожидает, что слушающий считает, что говорящий считает), что слушающий способен вывести или интуитивно почувствовать реальную необходимость предположения (2). Применим это к примеру, с которого я начал,— к замечанию Б о том, что В до сих пор не попал в тюрьму. В соответствующей ситуации А может рассуждать следующим образом:

«1) Б очевидным образом нарушил постулат релевантности; тем самым можно считать, что он пренебрег одним из постулатов, касающихся ясности выражения; у меня, однако, нет причин считать, что он уклоняется от соблюдения Принципа Кооперации.

2) При данных обстоятельствах я могу объяснить нерелевантность его высказывания, если и только если я предположу, что он считает В потенциально бесчестным человеком.

3) Б знает, что я способен вывести умозаключение 2).

4) Следовательно, Б имплицирует, что В потенциально бесчестен».

Коммуникативная импликатура должна быть выводимой, потому что если наличие импликатуры постигается интуитивно, но не может быть логически выведено, то такая импликатура (если она вообще есть) будет считаться конвенциональной, а не коммуникативной. При выводе определенной коммуникативной импликатуры. слушающий опирается на следующую информацию: 1) конвенциональное значение использованных слов и знание всех их референтов; 2) Принцип Кооперации и постулаты; 3) контекст высказывания — как лингвистический, так и любой другой; 4) прочие фоновые знания; 5) тот факт (или допущение), что вся указанная выше релевантная информация доступна для обоих участников коммуникации, и что они оба знают или предполагают, что это так.

Общая схема вывода коммуникативной импликатуры выглядит так: «Он сказал, что р; нет оснований считать, что он не соблюдает постулаты или по крайней мере Принцип Кооперации; он не мог сказать р, если бы он не считал, что q; он знает (и знает, что я знаю, что он знает), что я могу понять необходимость предположения о том, что он думает, что q; он хочет, чтобы я думал — или хотя бы готов позволить мне думать — что q: итак, он имплицировал, что q».

ПРИМЕРЫ

Ниже приводится ряд примеров, которые я разделю на три группы.

Группа А. Примеры, когда все постулаты соблюдаются или хотя бы не очевидно, что какой-либо постулат не соблюдается.

А стоит около машины, явно неспособной передвигаться; к нему приближается Б, и происходит следующий обмен репликами:

(1) А. У меня кончился бензин.

Б. Тут за углом есть гараж.

(Комментарий. Если бы Б не считал или хотя бы не допускал возможности того, что гараж открыт и что там можно купить бензин, он бы нарушил постулат релевантности; тем самым Б имплицирует, что гараж открыт или может быть открыт, и т. д.)

В этом примере, в отличие от случая с репликой «Он еще не попал в тюрьму», неэксплицированная связь между репликами А и Б настолько очевидна, что нет оснований говорить о несоблюдении общего постулата «Выражайся ясно» — даже если считать, что этот постулат касается не только того, что было сказано, но также и связи сказанного с соседними репликами.

Следующий пример в этом отношении менее ясен:

(2) А. У Смита, кажется, сейчас нет девушки.

Б. В последнее время он часто ездит в Нью-Йорк. (Б имплицирует, что у Смита в Нью-Йорке есть или может быть девушка. Комментарии здесь излишни, см. предыдущий пример.)

В обоих примерах говорящий имплицирует нечто, что следует принять за его мнение, чтобы можно было считать, что он соблюдает постулат Отношения.

Группа Б. Примеры, в которых один из постулатов не соблюдается из-за возникающего конфликта с другим постулатом.

А разрабатывает вместе с Б маршрут предстоящего туристического путешествия по Франции. Оба знают, что А хотелось бы навестить своего друга В, если это не будет слишком большой крюк

(3) А. Где живет В?

Б. Где-то на юге Франции.

(Комментарий. Нет оснований считать, что Б уклоняется от ответа; с другой стороны, его ответ, как он хорошо понимает, менее информативен, чем того требуют нужды А. Это несоблюдение первого постулата Количества может быть объяснено лишь тем, что быть более информативным значит для Б нарушить постулат Качества «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований», и сам Б это понимает. Тем самым Б имплицирует, что он не знает, в каком именно городе живет В.)

Группа В. Примеры эксплуатации постулата, то есть примеры, когда говорящий нарушает постулат с целью порождения коммуникативной импликатуры; это своего рода фигура речи.

В этих примерах на уровне того, что говорится, один из постулатов не соблюдается; слушающий, однако, имеет презумпцию, что этот постулат, или по крайней мере глобальный Принцип Кооперации, соблюдается на уровне того, что имплицируется.

(1а) Нарушение первого постулата Количества.

А пишет рекомендацию одному из своих учеников, претендующему на место на кафедре философии; его письмо выглядит следующим образом: «Милостивый государь, мистер Х превосходно владеет английским языком; он регулярно посещал семинары. Искренне Ваш, и т. д.» (Комментарий. А не уклоняется от ответа — если бы он не хотел сотрудничать, тогда зачем вообще писать рекомендательное письмо? Нельзя также предположить, чтобы он не мог сказать больше в силу неосведомленности, поскольку речь идет о его ученике; более того, он знает, что от него требуется более подробная информация. Отсюда следует, что А хочет передать сведения, которые он не желает сообщать прямо. Такое предположение разумно только в том случае, если А думает что мистер Х ничего не понимает в философии; тем самым он это имплицирует.)

Примерами крайней формы нарушения первого постулата Количества служат очевидные тавтологии типа Женщина есть женщина или Война есть война. Моя точка зрения состоит в том, что на уровне того, что говорится (в указанном выше смысле) такие реплики абсолютно неинформативны; тем самым на этом уровне они в любом коммуникативном контексте нарушают первый постулат Количества. Конечно, такие реплики содержат определенную информацию — на уровне того, что имплицируется; способность слушающего понять их содержание на этом уровне равносильна его способности объяснить, почему говорящий выбрал именно эту очевидную тавтологию, а не какую-либо другую.

(16) Нарушение второго постулата Количества «Не сообщай больше информации, чем требуется» — при том условии, что этот постулат вообще включается в список.

 А хочет знать, верно ли, что р; Б не только сообщает, что р, но также и то, что относительно истинности р нет никаких сомнений и что в пользу истинности р свидетельствует то-то и то-то, а также это, и еще вот это.

Такая говорливость Б может быть непреднамеренной, и если А воспринимает ее как таковую, то он может засомневаться — так ли уж Б уверен в истинности р, как он утверждает (Methinks the lady doth protest too much «По-моему, леди протестует слишком бурно»^[6]). Если же чрезмерная говорливость заранее запланирована, она служит способом сообщить собеседнику в неявной форме, что истинность р до некоторой степени проблематична. Надо сказать, что такая импликатура может быть объяснена и без привлечения сомнительного второго постулата Количества, а именно, через обращение к постулату Отношения.

(2а) Примеры, иллюстрирующие нарушение первого постулата Качества.

1. Ирония. X, с которым А до сих пор был в близких отношениях, передал секрет А его конкуренту. Это знают и А, и тот, кто его слушает. А говорит: «X—настоящий друг». (Комментарий. Как для А, так и его слушателя совершенно очевидно, что А сказал — или сделал вид, что сказал — нечто, в ложности чего он уверен; кроме того, слушающий знает, что А знает, что это для него, слушающего, очевидно. Тем самым, чтобы не считать высказывание А совершенно бессмысленным, приходится предположить, что А пытается выразить некоторую пропозицию, отличную от той, которую он, казалось бы, высказывает. Это должна быть пропозиция, самым очевидным образом связанная с данной; пропозиция, наиболее очевидным образом связанная с данной — это ее отрицание. Тем самым А выражает пропозицию, являющуюся отрицанием той, которую он делает вид, что высказывает.)

2. Метафора. Примеры типа You are the cream in my coffee, букв. «Ты — сливки в моем кофе»^[7], характеризуются наличием категориальной ошибки; поэтому отрицание такого высказывания будет, строго говоря, трюизмом; тем самым исключено, чтобы говорящий пытался сообщить это отрицание, как в случае иронии. Наиболее вероятно, что говорящий приписывает объекту некоторый признак, по которому этот объект сближается (более или менее причудливым образом) с указанной субстанцией.

Можно комбинировать иронию и метафору, навязывая слушающему два шага интерпретации. Я говорю: «Ты — свет моих очей», предлагая слушающему расшифровать сначала метафорический смысл "Ты — моя гордость, моя радость", а затем иронический — "Ты — мое проклятье".

3. Литота (преуменьшение). Про человека, о котором известно, что он переломал всю мебель в квартире, говорится: «Он был немного возбужден».

4. Гипербола. «Все симпатичные девушки любят моряков».

(2б) Примеры, иллюстрирующие нарушение второго постулата Качества «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований», найти непросто; по-видимому, таким примером может служить следующий. Я говорю про жену господина X: «Очень может быть, что в данный момент она ему изменяет». Произнеся эту фразу в подходящем контексте, или в сопровождении соответствующего жеста, или соответствующим тоном, я могу дать понять, что у меня нет достаточных оснований для того, чтобы считать, что это действительно так. Мой партнер, чтобы спасти презумпцию продолжения речевой игры, делает предположение, что я имею в виду некоторую другую пропозицию, связанную с данной, обоснованием истинности которой я уже и в самом деле располагаю. Этой пропозицией может быть то, что госпожа Х вообще склонна изменять своему мужу, или что она такой человек, который перед этим не остановится, и т. д.

(3) Примеры, в которых импликатура порождается за счет реального, а не кажущегося нарушения постулата Отношения, довольно редки; хорошим кандидатом представляется мне следующий. На великосветском приеме А заявляет: «Миссис Х — старая карга». После мгновенного всеобщего молчаливого замешательства Б говорит: «Не правда ли, погода этим летом была восхитительная?». Б совершенно неприкрыто отказался сделать свое высказывание релевантным по отношению к предыдущей реплике А; тем самым он имплицировал, что слова А не следует обсуждать, или, более конкретно, что А совершил социальную оплошность.

(4) Примеры, иллюстрирующие нарушение различных постулатов, конкретизирующих общий постулат «Выражайся ясно».

1. Неоднозначность. Напомним, что нас интересуют только случаи преднамеренной неоднозначности, то есть случаи, когда говорящий ожидает, что неоднозначность его слов будет отмечена слушающим. Тогда перед слушающим встает вопрос: зачем вообще говорящему, при том, что он участвует в игре речевого общения, понадобилось лезть из кожи вон ради производства неоднозначного высказывания? Тут возможны два типа случаев.

(а) Примеры высказываний, имеющих две в равной степени правдоподобные прямые интерпретации,— когда ни одна из интерпретаций не является заметно более сложной, изощренной, менее стандартной, более темной или более натянутой, чем другая. Возьмем, например, строки Блейка: Never seek to tell thy love, Love that never told can be «Никогда не пытайся высказать своей любви, Любви, которую высказать нельзя»^[8]. Чтобы не заниматься сложностями, связанными с повелительным наклонением, я буду рассматривать похожее предложение I sought to tell my love. Love that never told can be «Я пытался высказать мою любовь (моей любви), Любовь, которую высказать нельзя». Здесь возникает двойная неоднозначность. Во-первых, выражение my love «моя любовь» может относиться как к эмоциональному состоянию, так и к лицу — объекту этого состояния; во-вторых, выражение love that never told can be может значить либо «любовь, которую невозможно высказать», либо «любовь, которая, будучи высказанной, перестанет существовать»^[9]. Отчасти в силу изысканности самого поэта, а отчасти в силу внутренних свидетельств (неоднозначность не снимается последующим текстом) у нас нет другого выбора, кроме как считать, что неоднозначность интерпретации тут допущена сознательно и что поэт выражает смыслы, соответствующие всем интерпретациям, хотя, конечно, он и не говорит ничего эксплицитно, а только лишь намекает на это (ср. Since she [nature] pricked thee out of women’ pleasure, mine be thy love, and thy love’ use their treasure^[10]).

(б) Примеры неоднозначных высказываний, для которых одна интерпретация значительно менее естественна, чем другая. Рассмотрим следующий сложный пример. Английский генерал, захвативший город Синд, послал командованию донесение: Peccavi (лат. «Я согрешил»). Получающаяся неоднозначность I have Sind/I have sinned «Я взял Синд» / «Я согрешил»,—фонемная, а не морфемная, а реально употребленное выражение вообще не является неоднозначным. Но поскольку это выражение на иностранном для говорящего и слушающего языке, то его требуется перевести; неоднозначность появляется в стандартном переводе на родной язык коммуникантов, то есть английский.

Вне зависимости от того, выражает автор высказывания естественную, прямую интерпретацию («Я согрешил») или нет, непрямую интерпретацию он заведомо выражает. На то, чтобы использовать некоторое предложение только для выражения его непрямой интерпретации, могут быть причины стилистического характера; но если непрямая интерпретация бесполезна с точки зрения целей коммуникации, то тратить силы на поиск предложения, которое непрямо выражало бы р, заставляя тем самым слушающего искать эту непрямую интерпретацию, бессмысленно—и даже, быть может, стилистически нежелательно. Выражает ли тот, кто произносит подобное предложение, также и его прямую интерпретацию, или нет, зависит от совместимости предположения о том, что прямая интерпретация на самом деле выражается, с другими коммуникативными требованиями —такими, как релевантность этой интерпретации, готовность слушающего принять ее и т. п. В том случае, когда эти требования не выполнены, прямая интерпретация говорящим не выражается, если же требования выполнены, то выражается.   Если есть основания предполагать, во-первых, что автор сообщения «Peccavi» считал, что захват Синда является проступком — например, нарушением приказа; и, во-вторых, что такой проступок релевантен с точки зрения предположительных интересов его адресата, тогда можно утверждать, что он выразил обе интерпретации одновременно. В противном случае он выразил только непрямую интерпретацию.

2. Неясность. Как в коммуникативных целях можно эксплуатировать сознательное и явное нарушение требования избегать неясности? Очевидно, в силу действия Принципа Кооперации я должен рассчитывать на то, что мой партнер поймет смысл моих слов, несмотря на неясность моего высказывания. Предположим, А и Б беседуют в присутствии третьих лиц — например, ребенка; тогда А, надеясь на то, что Б его поймет, а третьи лица нет, может сознательно выражаться неясно, хотя и не слишком. Более того, разумно предположить следующее: если А ожидает от Б понимания того, что его речь затемняется сознательно, то А тем самым имплицирует, что содержание его слов не предназначено для третьих лиц.

3. Отсутствие должной краткости или сжатости. Сравним следующие реплики:

(а) Мисс Х пела «Home sweet home»^[11].

(б) Мисс Х испускала последовательность звуков, соответствующую песенке «Home sweet home».

Предположим, очевидец предпочел описать ситуацию при помощи (б), а не (а). (Комментарий. Почему было выбрано чересчур многословное предложение (б) вместо краткого и почти синонимичного ему (а)? Вероятно, говорящий хотел отметить существенную разницу между поведением мисс Х и тем поведением, которое обычно обозначается глаголом петь. Первое предположение, которое приходит в голову, что в исполнении мисс Х был какой-то вопиющий дефект. Говорящий знает, что это предположение скорее всего придет в голову слушающему; именно это он и имплицирует.)

До сих пор я рассматривал примеры только таких коммуникативных импликатур, которые можно назвать индивидуализированными, или конкретными. В этих примерах импликатура порождается при произнесении высказывания р в данном конкретном контексте, в силу специфических свойств этого контекста, и нет никаких оснований предполагать, что такая импликатура обычно возникает всякий раз, когда говорится, что р. Существуют, однако, также и случаи обобщенной коммуникативной импликатуры, когда можно утверждать, что употребление в высказывании определенных слов обычно (при отсутствии специальных указаний на обратное) порождает такую-то и такую-то импликатуру или класс импликатур. Бесспорный пример найти нелегко: обобщенную коммуникативную импликатуру легко представить как конвенциональную импликатуру. Однако предлагаемый мною пример, надеюсь, не вызовет возражений.

Человек, который говорит: Х is meeting a woman this evening "X сегодня встречается с женщиной», в нормальной ситуации имплицирует, что эта женщина — не жена, не мать, не сестра и даже не близкая, но чисто платоническая приятельница Х-а. Так же точно, если я скажу: Х went into a house yesterday and found a tortoise inside the front door "Вчера Х зашел в (один) дом и обнаружил в парадном черепаху», то в нормальной ситуации слушатель будет крайне удивлен, если впоследствии выяснится, что я имел ввиду дом Х-а. Я могу сконструировать аналогичные примеры с выражениями a garden «один сад», a car «одна машина», a college «один колледж» и т. д. С другой стороны, иногда указанная импликатура не появляется (I have been sitting in a car all morning «Я все утро просидел в машине»), а иногда появляется противоположная импликатура (I broke a finger yesterday «Я вчера сломал палец»). Я не склонен думать, что найдет поддержку предложение выделять три значения у выражения an Х («один X»): первое, при котором это выражение означает, грубо говоря, "нечто, удовлетворяющее определению слова X"; второе—примерно "an Х (в первом понимании), имеющий лишь отдаленное отношение к некоторому определяемому из контекста лицу"; и третье — "an Х (в первом понимании), имеющий непосредственное отношение к некоторому определяемому из контекста лицу". Скорее следует отдать предпочтение описанию примерно следующего типа (оно, конечно, может быть неверным в деталях). Пусть кто-то, употребляя выражение вида an X, имплицирует, что Х не принадлежит некоторому выделенному лицу (и не находится к этому лицу в отношении близости какого-либо иного рода). В этом случае импликатура возникает из-за того, что говорящий выражается неточно — в том месте, где от него естественно было бы ожидать точности; тем самым естественно предположить, что он просто не может сказать точнее. Это уже знакомая нам ситуация импликатуры, возникающей из-за несоблюдения — в силу тех или иных причин — первого постулата Количества. Единственный трудный вопрос — это почему в определенных ситуациях предполагается, независимо от данного конкретного контекста произнесения высказывания, что характер связи (степень ее близости) между выделенным лицом или объектом и другим лицом, упомянутым в высказывании (или ясным из высказывания), вообще представляет интерес. Ответ должен выглядеть примерно так. По своим последствиям, а также и по сопутствующим обстоятельствам, взаимодействия между некоторым лицом и другими лицами или объектами, непосредственно с ним связанными, обычно отличаются от тех же взаимодействий при отсутствии непосредственной связи; так, сопутствующие обстоятельства и последствия того, что я обнаружил дыру в своей крыше, будут, скорее всего, сильно отличаться от сопутствующих обстоятельств и последствий обнаружения мною дыры в крыше какого-то третьего лица. Передавая информацию (как и деньги), человек зачастую не знает, как именно распорядится с нею получатель. Когда человек, которому говорящий сообщает о некотором событии, подвергает это сообщение дальнейшему анализу, у него могут возникнуть такие вопросы, которых говорящий не в состоянии был предугадать. Однако если возможны такие уточнения, при наличии которых слушатель, скорее всего, сможет сам ответить себе на такого рода вопросы, то имеется презумпция, что говорящему следует включить эти уточнения в свое изложение события.

Покажем, наконец, что постольку, поскольку коммуникативная импликатура является тем, чем она является, она должна обладать определенными свойствами:

1. Из того, что для появления коммуникативной импликатуры необходима, как минимум, презумпция соблюдения Принципа Кооперации, а от соблюдения этого принципа можно уклониться, следует, что в определенных ситуациях обобщенная коммуникативная имлликатура может подавляться. Она может подавляться эксплицитно — путем включения в высказывание какого-либо выражения, содержащего прямое или косвенное указание на то, что говорящий уклоняется от соблюдения Принципа Кооперации; подавление импликатуры может быть также контекстным — когда высказывание, обычно порождающее импликатуру, употребляется в таком контексте, из которого явно следует, что говорящий на самом деле уклоняется от соблюдения Принципа Кооперации.

2. Поскольку вывод коммуникативной импликатуры предполагает, помимо фоновой информации и информации о контексте, только знание того, что было сказано (и, быть может, конвенционального приращения), и поскольку способ выражения не влияет на результат этого вывода, может оказаться, что тот или иной смысл нельзя выразить, не породив при этом некоторой импликатуры. Исключение составляют те случаи, когда для вывода импликатуры релевантна (в силу одного из постулатов Способа) некоторая специфическая формальная характеристика употребленного выражения. Если назвать это свойство неотделимостью импликатуры, то можно ожидать, что обобщенная коммуникативная импликатура, порождаемая стандартным, неспецифическим выражением, будет обладать высокой степенью неотделимости.

3. Поскольку вывод коммуникативной импликатуры предполагает, что конвенциональное содержание выражения, произнесение которого порождает эту импликатуру, известно заранее, то коммуникативный импликат должен, вообще говоря, представлять собой условие, не включаемое в исходное определение конвенционального содержания высказывания. Хотя конвенционализация исходно коммуникативной импликатуры и не невозможна, переход такой импликатуры в число конвенциональных должен обосновываться отдельно для каждого конкретного случая. Тем самым коммуникативные импликаты не являются, по крайней мере изначально, частью значения тех выражений, с употреблением которых они связаны.

4. Поскольку истинность коммуникативного импликата не необходима для истинности того, что говорится (то. что говорится, может быть истинным, в то время как то, что имплицируется, может быть ложным), импликатура порождается не тем, что говорится, а самим произнесением, или тем, как именно это говорится («putting it that way»).

5. Вычисление коммуникативных импликатур — это вычисление тех компонентов смысла, существование которых следует предположить, чтобы сохранить презумпцию соблюдения Принципа Кооперации. Конкретных предположений такого рода может быть много, и их список может быть открытым. В этом случае коммуникативный импликат будет представлять собой дизъюнкцию таких предположений; и если список открыт, то понятие коммуникативного импликата получает как раз ту степень неопределенности, какой многие реальные импликаты, по-видимому, обладают на самом деле.